Я жду, когда Хамзат добавит что-то еще, но он молчит. Молодость вспоминает, не иначе: где скитался, с кем бранился, с кем братался. Молодость его давно прошла, лишь память о ней осталась: сквозит во взгляде, мелькает в движеньях, словечками забавными из минувших лет на язык выкатывается. А у меня, напротив, молодость есть, да памяти нету. Лучше или хуже?
Чтобы отвлечься от пустых раздумий, прошу:
- Спой напоследок, как вы с Маликой познакомились.
Хочу унести эту искру с собой на память о старике. Хамзат качает головой:
- Старый стал совсем. Забыл.
Непонимающе гляжу на него. Как так? Прежде-то всегда пел безо всяких просьб, а тут вдруг – забыл? Это ж я беспамятный! Ужели я его чем обидел? Или небывалое случилось, с хозяйкой рассорился? Но чудится мне, старик говорит правду: пустота зияет его в душе – алчная, сосущая, знакомая до боли.
- Жаль, - говорю. – Хорошая песня была, мне нравилась. А если начну, подпоешь?
Хамзат вновь качает головой. На этот раз я явно улавливаю сожаление, горькое, как сорванная с дерева кора, и еще – давящую неповоротливую вину. Еще бы, про Малику свою забыл!
- Пустое это, не вспомню уже. Да Бог с ней с песней, главное, что Малика со мной! Правда ведь, жена?
Хозяйка молчит. Отворачивается. Прячет под косынку седую прядь, попутно стирая слезу с щеки, а косынка на ней новая, цветами вышитая. Бормочет:
- Ступай, Иван, ступай. Друг твой поди с тобой собирается?
- Гермьян? Да, вместе мы.
Оставаться у стариков дальше мне неловко, как будто в затворенные ставни за чужой жизнью подглядываю. Я принимаюсь прощаться. Мой спутник, само собой, поджидает меня возле входа в пещеру, на своем любимом камне. Насвистывает, цветы сорванные один к одному прилаживает да между собой сплетает. Красиво у него выходит, споро. Стоит мне подойти, как Гермьян вскакивает, накидывает свое плетение мне на голову, хохочет с задором:
- Ох, ну и забавный ты в венке!
Я тянусь убрать цветы.
- Оставь, весна ведь!
Он в отличном настроении: поет, насвистывает, птиц пересмешничает, и до того ловко у него это выходит, что потихоньку развеивается на сердце и у меня.
Дни сменяются днями. Гермьян, плутавший в лесу близ пещеры, легко находит дорогу там, где дело касается обжитых мест. Также легко он сговаривается о еде и ночлеге. Я мог бы спать под открытым небом, но мой спутник любит тепло, любит, чтоб ему подавали снедь, чтобы слушали его болтовню, это позволяет ему почувствовать себя кем-то значительным, на кого он очень хочет походить. И вино оттого же любит, что дурман его схож с ощущением насытившейся гордыни.
Когда я пытаюсь ему об этом сказать, отмахивается небрежно:
- Ну тебя, поповских проповедей нахватался. Какая гордыня, какое вино. Голову-то не морочь!
Вследствие желания быть значительным, Гермьян взялся меня опекать. Он постоянно учит, как говорить с незнакомыми людьми, о чем смолчать, как деньги беречь, как проситься на ночлег, прикинувшись хворым.
- Зачем мне сказываться больным? – не понимаю я.
- Так со здорового втридорога сдерут или отрабатывать заставят, а больного пригреют из жалости.
- К чему мне притворяться жалким, коли я здоров?
- Тьфу на тебя, здоров он! Вот и гни спину, ежели охота, покуда не надорвешься. Тогда поймешь, об чем я толкую. Кабы мне со мной кто так нянчился, как я с тобой, покуда я из беспамятства карабкался!
Поучения Гермьяна иногда полезны, но чаще я отношусь к ним также, как и к прочей его болтовне – забываю, едва услыхав. Едва ли они мне пригодятся. А Гермьян пусть болтает, коли его это тешит.
Пока мы идем, становится все теплее. За день земля успевает запастить солнечным теплом, и уже не нужно согревать ее костром и стелить еловые ветки для ночлега, если на пути не встречается деревень. Я давно снял свой тулуп и сложил в узел на спине, но мне все равно жарко от ходьбы, от палящего солнца и, глядя на Гермьяна, я освобождаюсь от рубахи тоже, следом стягиваю сапоги и, связав их веревкой, перебрасываю через плечо.
Навстречу нам все чаще попадаются прохожие пешком или на лошадях, едут телеги, подводы. Гермьян веселеет. Он и прежде много болтал, а теперь вовсе не закрывает рта. Порой он перемигивается со встречными, делает непонятные знаки и получает такие же знаки в ответ.