- Недалече осталось, - кивает мой спутник.
Это хорошо. Это значит, я увижу людей, способных растолковать мне про беспамятство. Благодаря отцу Деметрию, Гермьяну, собственным наблюдениям я уже не чувствую себя выброшенным в мир слепым кутенком, каким был в первые дни рождения из пустоты, но желание понять, кто я, не оставляет меня ни на миг. Даже если Гермьян и отец Деметрий правы, и мне не дано вспомнить прошлое, я хочу убедиться в этом сам, а не уверовать с чужих слов.
Как-то в разгар дня, когда мы взбираемся по широкой дороге в гору, над нами лишь небо, а внизу – крохотные деревца, Гермьян принимается петь. Голос у Гермьяна сильный, звучный, таким бы в церковном хоре славословить, он летит в выбеленной солнцем тишине, гремит, разливаясь. Обычно я не знаю его песен, но этот мотив мне знаком. Подхватываю за Гермьяном - так, в сопровождении песни, идти и впрямь веселее. Надо будет попросить приятеля научить меня другим песням тоже, думаю мимоходом. Но говорю о другом:
- Это же Хамзата песня! Вот ведь как получилось: он ее позабыл, а мы с тобой помним!
Гермьян фыркает:
- Еще бы деду не ее забыть! Я ему целых три чаянья отвалил за песню и за все остальное. Три новеньких, блестящих как солнце, монеты.
Он всегда говорит о деньгах, будто они живые: трепетно, ласково, даже дыхание задерживает, он и относится к ним также. О людях он говорит иначе – мимоходом, свысока, он не понимает их чувств. На ум приходят слова отца Деметрия, сказанные при первой нашей встрече: «торгует-торгует человек памятью о светлых днях», вспоминается, как Гермьян предлагал купить у Хамзата его песню, вспоминает новая косынка Малики и слезы в ее глазах. Не веря неожиданному наитию, переспрашиваю:
- Ты что же, заплатил Хамзату, чтобы он свою песню запамятовал?
- Ну да, - мой спутник беспечно кивает. – Купил счастливый день, которым дед хвастал. Не Бог весть что, конечно, но счастливый день есть счастливый день, желающие всегда найдутся. Отдам за семь монет, останусь в наваре. Держись меня, я и тебя научу легкие деньги делать.
Вот так просто? Я жизнь позабыл, а Хамзат – день, потому что кому-то захотелось остаться в наваре? Медленно качаю головой:
- Как-нибудь обойдусь.
- Ну и напрасно. Память – товар не хуже прочих. Я по-честному взял, без обмана, дед согласился трижды, как обычаем велено, а что заплатил мало, так никто больше в его глуши не даст. Ну, вот покумекай: дед уже стар, не сегодня – завтра сам свой счастливый день забудет, а так хоть побалует себя напоследок. Новую рубаху купит или старухе косынку, космы седые прятать, или снеди какой. Памятью сыт не будешь, полное брюхо всяко лучше. Да и что такое один день? Ну, забыл дед, как познакомился с своей старухой, сама-то старуха при нем осталась. А песня хорошая, дед помрет, ее петь станут.
Гермьян заливается, как звонкоголосый птах с красными щетками. Вот ведь незадача – птицу помню, а имя ее начисто позабыл.
- Да умолкни ты наконец! – срываюсь я.
Больно гладко у него выходит, скользко, точно неверный лед, и также стыло, аж до озноба по коже. Эхом Гермьяну вторят в моей голове слова отца Деметрия: «Казалось бы, один счастливый день, мелочь какая. Вон он и отщипывает от собственной жизни по крохотному кусочку, и постепенно, без кусочков этих, память делается ненадежной и раз – проваливается в себя самое».
- Чего взъелся-то? Опять в морду двинешь? - мой спутник разворачивается, с удивлением смотрит на мои кулаки – я и сам не понял, когда успел их сжать. Вопреки обыкновению, говорит медленно, разя каждым словом наповал. - Сам-то небось не один день отдал, а жизнь целиком. Сколько тебе лет? Двадцать? Двадцать пять? Больше? Вот ты их все и продал, свои лета. Я-то по-первости думал, будто ты в лапы стражам попался, и они тебя ошкурили. Ан нет, не сходится. Уж больно ты правильный, все как должно делаешь, по чину да по укладу, таковым родиться надобно. Не отнимали твоей памяти, ты отдал ее добровольно и без принуждения. А деньги где? За что отдал? Нету денег, тюти, облапошили тебя!
Продал? Я продал свою жизнь? Добровольно обрек себя на беспамятство? У меня нет оснований не верить Гермьяну, да и отец Деметрий предупреждал о подобном исходе. А коли я продал, значит нашелся покупатель? А теперь Гермьян купил счастливый день Хамзата. Гермьян помнит, Хамзат забыл. Зато у Хамзата есть три чаянья, а у меня – нет ничего. Выходит, Гермьян и впрямь поступил со стариком по-честному? Вот только честность его, как подобранное с дороги яблоко – вроде, и насыщает, да песком на зубах скрипит. Гермьян уверен в своей правоте, для него это в порядке вещей: вчера забрали у него, сегодня он забрал. Но и я убежден в своей. Только две наших правоты вместе не сойдутся. Что же со мной не так? Ведь я точно такой же беспамятный, как он. Почему же я не хочу брать, стремясь восполнить отъятое? Кем я был прежде, что знал такого, что разнит меня с ним даже теперь, будучи позабытым?