Можно ли считать человека человеком, когда он сам себя не помнит, и никто другой не помнит о нем? Есть я или меня давно уже нет? И если нет, то что есть я нынешний? Тень ли себя прошлого или некто совершенно другой? Когда из головы безвозвратно исчезает не какой-то краткий миг, но целая жизнь, что остается от человека тогда? Быть может, душа? Мне кажется, это не мои слова: они пахнут розой и сквозят острой тоской, которая пронзает сердце, точно шипы.
[1] Подобный подобному радуется (лат.)
VIII. У Мурмура. Один счастливый день
В декабре на заре было счастье,
Длилось – миг.
Настоящее, первое счастье
Не из книг!
Марина Цветаева
На закате мы выходим к большому поселку. Сверху он хорошо различим: замкнутый горами, точно краями огромной чаши, он складывается великим множеством домов (я пытаюсь их сосчитать, да на пятом десятке сбиваюсь со счета). По дну чашу-поселок раскалывает быстрая река, а дома, каким не хватило места внизу, карабкаются по склонам. Дорога сбегает вниз. В поселке людно. Шум голосов оглушает меня, хочется заслонить уши ладонями. Гермьян же, напротив, довольно щурится:
- Пришли. Заночуем на постоялом дворе.
Вдоль увитых зеленью заборов он уверенно влечет меня вперед к невысокому дому, что стоит особняком. Снизу дом этот сложен округлыми желтоватыми камнями, а сверху гладкий, белый; почерневшие ставни окон растворены, впуская воздух и закатный свет. К дому примыкает двор с навесом, в тени которого привязана пара лошадей, тут же стоит повозка. По двору, вытянув длинные шеи, бродят гуси, утки переваливаются с боку на бок, в сопровождении квочек бегают резвые цыплята – всех этих птиц я вдосталь насмотрелся на дворе у отца Деметрия.
Мое внимание привлекают двое мужиков. Они сидят возле входа на корточках, их расхристанные рубахи метут длинными полами пыль. От них разит вином и гордыней, ядреным потом, алчностью. Мужики поочередно швыряют внутрь начертанного на земле круга неровные кубики, похожие на сколы кости или срезы дерева, выкрикивая при этом непонятное:
- Бык! Стопа! Стопа! Сковорода!
Заинтересовавшись, я подхожу ближе. Слежу, как кубики катятся по земле, как мужики с криками подхватывают их, чтобы тотчас кинуть вновь. Смысл их действий мне неясен.
- Пойдем внутрь! – тянет меня Гермьян. – Это альчики.
Понятнее от его объяснения не становится.
В доме прохладно, из обстановки – столы да скамьи. За столами сидят люди. Многие курят, дым кольцами уходит в полоток и там висит, колыхаясь. Объединенные их чувства охватывают меня плотным облаком, похожим на этот дым. В нем мешаются давящая к земле усталость, жгучее нетерпение, искрящаяся радость, голод и сытость, зуд беспокойства, опять алчность, - много, много чувств.
- Да не стой в дверях, давай сюда! – окликает Гермьян.
Пока я вязну в людских страстях, он успел усесться за стол и теперь машет мне рукой, подзывая.
- Нам обязательно тут быть? – спрашиваю я, подойдя. Мысли путаются от звона голосов и чужих чувств.
- Здесь уютно. Хозяин - мой давнишний знакомец, вина не разбавляет, клопов морит исправно, за порядком следит. А вот и он! Привет, Мурмур, я как раз тебя нахваливаю!
К нашему столу спешит огромный мужчина, по самые уши заросший бородой. Огненного цвета, она топорщится пышной метелкой, прячет черты лица, выпуская наружу только красный бугор носа да темные маслянистые глазки.