И стоит лишь помыслить об этом, как порывом ветра до меня доносит голос - нежный, девичий. Что это? Судьба? Неизбежность? Кто еще не боится грозы?
В небе алы плещут зори,
В небе месяц ходит ясный,
Ой, мое ты грозовое
Ослепительное счастье.
За тобою, за тобою я иду!
Это ведь про меня песня! Я непременно сложил бы такую, кабы умел рифмовать! Завороженно иду на голос. На лицо падают первые крупные капли, стираю их мимоходом. Мелькают высокие серебристо-серые грабы, гибкие тонкие рябинки, буки-долгожители и огромные ветлы с темными гулкими дуплами. Стрекоча, прыгают с ветки на ветку белки. А голос все ближе, все яснее. И гроза уже над самой головой грохочет, не таясь. Вот сквозь стволы проявляется тонкая фигурка: девушка кружится в танце, запрокинув к небу лицо.
Отчего-то мне кажется, в то место, где она стоит, вот-вот ударит молния. Горные великаны не любят дерзких! Ускоряю шаг, затем бегу. Деревья кончаются, и ноги сами выносят меня на скальную площадку, что нависает уступом, обрываясь в небо. На краткий миг вокруг падает тишина. Туча словно втягивает воздух, готовясь выплеснуть его обратно ливнем, но ни грома, ни ветра не слыхать, только плывет над бездной голос таинственной певуньи. На ней белое, как вишневые лепестки, платье, стянутое пояском на тонкой талии, из-под длинного подола мелькают маленькие босые ступни, руки в просторных рукавах то взлетают вверх, то опускаются вниз, точно она собирается оторваться от земли, длинные темные косы убраны звездочками первоцветов. Чувствую свое родство с ней, с той, что пляшет под грозой, не обращая внимания на сгустившиеся облака, на ветер в лицо, на протянувшиеся между небом и землей струны дождя.
Она бесстрашно кружится, кружится и кружится на самом краю обрыва, и у меня начинает кружится голова – не то от ее танца, не то от быстрого бега, не то от волнения, и я пытаюсь найти имя этому новому чувству, что накрыло меня с головой.
- Малика, - говорит девушка, поворачиваясь ко мне.
Ее глаза цвета грозового неба: серые в просинь. Слова разбивают сгустившуюся тишину. Яркая вспышка распарывает тучи и ощущение надвигающегося удара делается нестерпимым. Едва соображая, что творю, я срываюсь с места, отталкиваю Малику в сторону и, не удержавшись на краю обрыва, мы вместе летим вниз. С глухим треском в камни за нашей спиной бьет молния. Мы падаем на скальный уступ, вслед за нами срываются и катятся вниз камни – не иначе великанье дитя пришло сюда поиграть. Закрываю девушку собой. Лицо ее так близко, что я вижу капли дождя на коже ее, на устах. Мне хочется выпить эти капли, потому что только так я могу утолить снедающую меня жажду.
- Малика, - повторяю имя этой жажды.
Ее губы сладки на вкус. И неважно, что над нами бушует гроза, что пустота внизу и из всей опоры у нас лишь крохотный уступ. Я и не знал, что на свете бывает такое оглушительное счастье. Похоже, до этого дня я вообще ничего не знал о счастье.
IX. На руинах
Чахнет старая церквушка,
В облака закинув крест.
И забольная кукушка
Не летит с печальных мест.
Лица пыльны, загорелы,
Веки выглодала даль,
И впилась в худое тело
Спаса кроткого печаль
Сергей Есенин
Гермьян будит меня до рассвета, нещадно тормошит за плечо, шепчет спешно:
- Тссс! Собирайся, покуда тихо, да не шуми.
Его лицо – сгусток мрака во тьме, одни зубы белеют да заполошно блестят глаза. Я еще не опомнился со сна, мне хочется лелеять мысли о нем и дальше, не мутить пустыми разговорами. Не шуметь, так не шуметь. Встаю, подхватываю свой узел и иду за Гермьяном. Я неплохо вижу в темноте, а прогулки по лесу приучили меня ступать бесшумно, чтобы не будоражить лесное зверье. В безмолвии мы выходим во двор. Небо только-только начало светлеть, медленно бледнеют звезды да меркнет тонкая царапина нарождающегося полумесяца. Калитка заперта на огромный замок. Гермьян достает из-за пазухи похожий на ключ предмет и принимается ковырять им в скважине. Разумеется, не удерживается от хвастовства: