- Вот ты умеешь разжигать огонь касанием руки, а я могу отворять замкнутые двери. Хочешь, тебя научу? Само собой не за так…
За этим занятием нас и застигает Мурмур. Тихо подходит, опускает ладонь Гермьяну на плечо. Тот принимает хозяина за меня, отмахивается небрежно:
- Погоди, Иван, не теперь. Недолго осталось.
- Только не говори, будто собрался уйти, не попрощавшись, - пищит Мурмур. В его голосе упрек, но такой же ненастоящий, как Гермьянов ключ. Настоящий-то шершавый, цепкий, с горчинкой, как глотнешь – поперек горла растопыривается. Если по мне, так хозяин вовсе не опечален нашим ранним уходом, и даже готов поторопить нас, кабы не одно дело, которое он намерен решить немедленно.
Мой спутник оборачивается, роняет свой ключ, который не ключ, говорит ровно:
- Да полно тебе, Мурмур. Я знаю, ты не любишь долгих прощаний, ты ж не баба слезливая. Не хотелось тебя зазря будить, с замком-то я и сам как-нибудь управлюсь.
- А куда вы так торопитесь, в ночь да в темень?
- Ты ж видел, те двое прирезать меня намерились. Вчера-то они тебя побоялись, а ну как нынче выспятся и как осмелеют? Надо ли тебе, чтоб в твоем заведении покойничка нашли? Стражи набегут, вопросы задавать станут, хлопот не оберешься. Да и сам я еще хочу по свету побегать. Думал смыться пораньше да отойти подальше, чтоб дорогой не нагнали… Ну так пойдем мы, что ли?
Гермьян наклоняется, подымают свой не-ключ, вытирает о штаны и вновь прилаживает его к замку.
- Пойдете, пойдете. Погоди-ка мой замок калечить, довольно кизила переломанного, давай-ка я сам, - Мурмур кивает, будто бы соглашаясь, тянется за ключом, настоящим, что у него на поясе в связке болтается, но внезапно замирает.
- Сдается мне, Гермьян, ты кой-что позабыл. Я за тебя давеча вступился? Вступился. Знал, что ты хороший человек, отблагодаришь.
- Низкий тебе поклон, Мурмур! Я тоже знал, что ты хороший человек, друга в беде не оставишь, смертоубийству свершиться не позволишь. Будет тебе за то Божья милость.
- Ты Божьей милостью-то торговать не спеши. Я человек мирской, мне б что-нибудь поощутимее, чтоб карман грело. Вот забор подновить вышел срок, да дверь подлатать, а то совсем рассохлась, и стряпуха моя на сносях, новую искать надобно. Сплошные растраты!
Гермьян поворачивается ко мне:
- Иван, у тебя деньги остались? Отблагодари нашего любезного хозяина, я поиздержался дорогой.
Не споря, вручаю Мурмуру монеты, какие насобирал за зиму, помогая деревенским, все равно я собирался выкупить за них у Гермьяна счастливый день. Хозяин постоялого двора пересчитывает все до последнего чаянья, горестно качает головой.
- Тут только-только достанет петли дверные смазать. А как же забор, стряпуха? Да и кизил переломанный бабушка увидит - сильно опечалится. Он же ей о дедушке в память! Ой-ей, разорение мое настало.
- Не жмись, - говорит мне Гермьян. – Знаю, что у тебя еще есть. Отдай, после сочтемся.
Теперь я понимаю, зачем Мурмуру такой тонкий голос: причитать им куда как удобно. Басом не получилось бы, а так - будто жалейная песня льется, хочется утешить. Последнюю рубаху бы отдал, да только к чему моя рубаха хозяину? Присовокупляю к уже отданным остатки монет, брошенных мне гнилым человеком. Мурмур вновь считает и вновь принимается ныть.
- Ая-яй, бедный я, разнесчастный! За дружбу старую вступился, живота не щадя, а мне друзья пары чаяний пожалели. Сам, мол, Мурмур, выпутывайся из своих бед, сам решай, сам разбирайся – и это после того, как я их беду разрешил. Вот говорила моя бабушка, что люди неблагодарны, напрасно я ей не верил.
Гермьян тянется к уху, решительно стаскивает свое кольцо, кладет в Мурмурову ладонь:
- Забирай, для хорошего человека не жалко. Тут и тебе забор, и бабушке кизил. Да что кизил, с таким-то приданым она нового себе дедушку найдет. А со стряпухой уж как-нибудь сам, не мы брюхатили, не нам и расхлебывать. Последнее отдаю ради дружбы.
За красивыми словами я различаю Гермьянову злость, но то я. Мурмур, понятное дело, не чует ничего, ему нет дела до чужих чувств, ему свои тешить надо. Крепко сжимая кольцо в кулаке, он открывает замок.