Несколько дней я ловлю на себе задумчивые взгляды дядьев, племянник не упускает случая меня уязвить:
- Как твоя зверушка поживает, Иван?
- Что за зверушка? – интересуется Гермьян прежде, чем я успеваю задать то же вопрос.
- Вот как птиц выхаживают с поломатыми крылами, так и Иван завел себе забаву.
Старая Нелль, что приоткрыв рот и оглашая храпом окрестности дремлет у погасшего костерка, при упоминании птиц тотчас вскидывается, раскрывает слезящийся глаз:
- А? Каких птиц? Кто их там выхаживает?
Трутень заливисто хохочет:
- Ну, вестимо не ты, ты-то их жрешь. Спи себе дальше!
- Тогда какая забава? – спрашивает Долгопляс. Только вот играл на своей дудке, а теперь с любопытством ждет, что будет дальше. Обитатели руин любят посудачить.
- Да Иван на днях беспамятного в лесу повстречал, себя вспомнил. Обогрел, приласкал и… Взаправду что ли съел, как Нелль своих кралей небесных? – продолжает насмешничать Трутень. Не могу взять в толк, что он находит забавным в помощи несчастному безумцу.
- А зачем ты его сюда не привел? – встревает Угрюм, не переставая откидывать землю лопатой. Он все ищет свой клад.
Прочие обитатели руин с интересом смотрят на меня.
- В город я его отвел, - говорю хмуро.
Я и сам не понимаю, хочу ли, чтобы они знали о дальнейшей судьбе беспамятного, в котором я принял участие.
- В следующий раз сверни ему шею - и человеку легче, и нам забот меньше. А то выискался чистюля какой. Все люди как люди, а он беспамятным сопли подтирает.
- В следующий раз я сверну шею тебе.
Гнев колотится в кончиках пальцев, требуя выхода. Мои руки готовы действовать вперед разума. Как и тогда, когда я колол дрова на дворе отца Деметрия, я точно знаю, что легко могу исполнить собственную угрозу. Всего-то и нужно: сжать шею, повернуть, надавить… Кем же все-таки я был прежде, что думаю об убийстве так обыденно, безо всякого душевного трепета? Или дело в назойливости Трутня? Верно, когда-нибудь мы с ним подеремся. Его манера говорить с поддевкой, его наглый развязный тон кого угодно выведут из себя. Верно, это даже случится скоро.
- Трутень, да отвяжись ты от Ивана. В следующий раз будет следующий раз. Давай лучше я тебе спою.
- Нет уж, обойдусь без твоих завываний. Больно надо! Вон, им спой, пусть им тошно станет.
Трутень вскакивает и исчезает в одном из зияющих проемов, где когда-то в храме были двери. Без Трутня беседа быстро сходит на нет: старуха вновь принимается храпеть, Угрюм остервенело терзает заступом землю, Долгопляс извлекает из дудки визгливые звуки.
- Так где ты нашел дурака, который согласился принять беспамятного? - спрашивает меня Гермьян, едва обитатели руин возвращаются к своим делам.
- В храм отвел, где Талли просит подаяние.
- Небось, кучу денег пожертвовал черенцам?
- Они не просили. Да и где бы мне взять?
- Вот так за здорово живешь взяли да пригрели беспамятного? Ох, темнишь!
Сам порядочный лукавец, Гермьян во всем ищет подвох, даже когда его нет и в помине. Таковы люди - мерят других собой; не понимая, что другие мыслят иначе, втискивают их в привычную одежку вместо того, чтобы попробовать переодеться самим.
- Мир не без добрых людей, приняли именем Христа.
- Дуракам да беспамятным везет, - повторяет мой приятель свою любимую присказку, будто она что-то объясняет.
Спустя несколько дней я решаюсь проведать беспамятного в монастыре, где его оставил. Вдруг случилось чудо, и этот человек пришел в себя? Мне так хочется верить в Божью милость, что я почти убеждаю себя в том, перебираю дорогой, о чем мог бы говорить со вчерашним безумцем, что мог бы придумать ему в утешение.
- За милостыней в воскресенье приходи! – встречает меня сердитым окриком молодой послушник у ворот и уже намеревается выставить вон.
- Постойте, я не за подаянием!
- Ужели? – он смотрит на меня с тем самым выражением, что бывает на лице Трутня, когда кто-то занимает у него на выпивку. Послушник и внешне похож на племянника Кремня с Кресалом: такой же долговязый, нескладный, с таким же острым, по-птичьи загнутым носом, с яйцеобразной головой и вытаращенными круглыми глазами в обрамлении редких белесых ресниц. Губы его брезгливо поджаты, он источает густой смрад брезгливости, заставляя меня морщиться.