- Кто еще дернется, буду стрелять без предупреждения, разбираться после станем.
Со стражами не спорят. Но Кремень на то и Кремень, чтобы попытаться:
- Почему мы должны идти с вами?
Тот, что стрелял – судя по всему среди стражей он за главного, наставляет пистолет в лицо Кремня.
Отчего-то все, связанное с этим оружием, всплывает в моей памяти четко, безукоризненно и абсолютно не вовремя. Я знаю, что уже видел пистолеты прежде, знаю, как пользоваться ими, и более того, уверен, что взяв, смогу стрелять не хуже стражей, но к чему мне это знание? Мне недосуг задаваться вопросом, отчего я узнаю горечь голубоватого дыма также, как узнал запах самокруток, узнал буквы в молитвослове отца Деметрия и цветок по имени роза. Будь страж один, я бы рискнул отнять у него пистолет, но связываться с десятком вооруженных людей – самоубийство.
- Потому что вам так велено. Это мы будем задавать вопросы, а вы отвечать, доброй волей и без принуждения.
- Куда вы нас ведете? – осмеливается спросить Талли, на руках которой заливается плачем разбуженный младенец.
Страж не удостаивает ее ответом. Пока мы стоим, еще двое подводят к нам Виссариона и Долгопляса. Музыкант заспанный, взъерошенный, с красными глазами, идет сутулясь, то и дело спотыкается. Виссариона из-за его уродливых наростов стражи стараются лишний раз не касаться, лишь пихают в спину стволом пистолета.
- Все что ли? – нетерпеливо спрашивает главный.
- Вот, последнего поймали, Иван Лукич. Сбежать хотел, но у нас не забалуешь, - грузный страж с щегольскими усиками и расстегнутой на животе безрукавке толкает перед собой Гермьяна, присоединяет его к нашей компании, довольно хмыкает. - Теперь аккурат в сборе.
Пинками и тычками нас гонят вперед, в сторону города. Я слышу плач младенца, причитания Талли: «За что?» и ответ Виссариона: «А шут его разберет!». Долгопляс достает дудку и принимается играть нечто заунывное. «Заткнись, без тебя тошно!» - злится Трутень, выбивает дудку из рук музыканта, топчет ногой. «Пшел, пшел» - пинают его стражи. Разломанная дудка остается лежать в дорожной пыли. «Отпустите старуху» - ноет Нелль. Отчаянье скрипит на зубах.
Печальной процессией мы идем через город, сперва по той его части, что уже знакома мне по моим вылазкам. Здесь плотно грудятся дома бедноты, сложенные как попало, покосившиеся, с выбитыми стеклами окон. Люди показывают пальцами нам вслед.
- Стражи беспамятных взяли, - звучат голоса, мелькают осуждающие лица.
Я чувствую смрад соединенной со страхом брезгливости, превосходство и приторно-слащавую радость прохожих оттого, что стражи взяли не их. Мальчишки улюлюкают нам вслед. Брошенный чьей-то меткой рукой камень ударяет меня по плечу. Сопровождаемые шепотками, точно стаей досадливой мошкары, мы следуем дальше, в самое сердце города, где я ни разу еще не бывал. Пыль под ногами сменяют гладкие камни, под сенью высоких деревьев прячутся аккуратные домики, благоухают цветы, прохожие ярко и нарядно одеты. Они уже не глазеют на нас откровенно и не бросают камней, но исходящий от них смрад отвращения и брезгливости не ослабевает.
Возле длинного двухэтажного дома мы останавливаемся. Дом этот обсажен густыми кустами, скрывающими окна и стены первого этажа. Возле входа стоит повозка, запряженная парой лошадей. Стражи принимаются о чем-то спорить, и пока они спорят, дверь отворяется и наружу выходит молодая женщина в легком, точно сотканным из воздуха и света, платье. Она трясет черными кудрями, небрежным жестом распахивает над головой кружевной зонтик.
- А ну, посторонись, сброд, дайте даме дорогу!
Стражи спешно отталкивают нас дальше от входа, чтобы освободить путь. Лицо женщины похоже на иконописный лик: тонкий нос, мягкая линия подбородка, небольшой рот цвета вина и огромные печальные глаза мадонны. Что-то в этом лице не дает мне покоя, не позволяет оторваться. Женщина равнодушно идет мимо, но вдруг ее взгляд за что-то цепляется, мечется и наконец останавливается прямо на мне. Точно шип от розы с размаху вонзается в сердце. Вздрагиваю, хватаю ртом внезапно загустевший воздух. Под жарким солнцем меня вдруг начинает колотить дрожь.