По причине своей грузности Константин Семенович порядком неловок и частенько натыкается на препятствия. Мне кажется, он до последнего момента ждет, когда препятствия сами исчезнут с его пути, и в итоге отступить уже не успевает. Повадкой он напоминает этакого увальня-медвежонка, только не настоящего, а набитого опилками. К монастырской жизни господин Вышицкий явно не привычен, однако стоически переносит тяготы. Я неоднократно делался свидетелем тому, как его супруга, нашедшая приют в одном из деревенских домов, уговаривала мужа не истязаться понапрасну, на что тот неизменно возражал, сжимая ее маленькую ладошку своими огромными ручищами и прикладывая к сердцу: «Нет-нет, душа моя, позволь мне принести Господу хоть эту малую жертву». Следует отдать ему должное, Константин Семенович исправно посещает службы и даже изо всех сил сдерживая зевоту стоит всенощную, после чего храп его делается вдвое громче.
Однако мы в некоторой степени мы квиты – я тоже бужу своего соседа криками. Да-да, мой кошмар по-прежнему со мной, словно самый верный из псов, хотя я малодушно надеялся, что он не посмеет войти за ворота святой обители. В первый раз я порядком изумился, увидав среди ночи на пороге своей кельи господина Вышицкого, сжимающего в руке огарок свечи с таким видом, точно намеревается отмахаться им от целого легиона бесов (электричество не скоро доберется в эту глушь). Ох и забавно, должно быть, выглядели мы оба: я, потирающий голову, ушибленную о низкий потолок спальной ниши, и он – тревожный, взъерошенный, точно воробей-переросток. «Господин Чистяков, вы звали на помощь. У вас все в порядке?» – были его первые слова. Признаться, я был немало тронут, что этот безобиднейший человек, сам дрожа от испуга, в первую очередь устремился спасать меня. Я поблагодарил его и извинился, что невольно стал причиной для беспокойства.
Дух обители удивительно близок мне, и не в последнюю очередь из-за строгой дисциплины, к которой я отлично приспособился. Вы, верно, вновь помянете армию, и вновь окажетесь правы – пробыв большую часть жизни военным, не так-то легко избавиться от привычки всегда и во всем следовать раз заведенному порядку. Но сходство это лишь внешнее. По сути монастырский устав вовсе не похож на воинский и даже является полной ему противоположностью, ведь там я губил души – свою и чужие, а здесь через молитвы и смирение пытаюсь приблизиться к воскресению.
Не привыкший к праздности, я собирался просить о каком-нибудь трудничестве в помощь обители. Я рассчитывал на работу по кухне или в саду, требующую не столько навыка, какого, разумеется, у меня нет, сколько крепких рук и спины. Однако само провидение распорядилось на мой счет. Как-то, зайдя в нижнюю церковь Богородицы, я увидал там монаха, который, забравшись на леса, отчищал со сводов свечную копоть и загрязнения. В монахе я узнал брата Флавия – круглолицего жизнерадостного молодого мужчину. Я не мог не заинтересоваться его действиями. Брат Флавий охотно пояснил, что собирается восстановить роспись там, где это возможно, а коли нет - переписать ее заново.
- В миру я был художником и, смею надеяться, не самым плохим. По крайней мере, мои картины продавались. - Дальнейшие его слова оказались для меня полной неожиданностью. - Не желаете ли помочь мне? Я не раз видел вас с мольбертом. Вы верно передаете пропорции, тонко чувствуете цвет, глаз у вас точный, а рука - твердая. Попробуйте-ка простоять с кистью несколько часов кряду, и вы поймете, о чем я толкую. Вы где-то учились?
Я уже и впрямь успел сходить на этюды – расположение монастыря и деревенька напротив не могут оставить равнодушным даже самого взыскательного зрителя, и мне очень хотелось, дорогой дядя, дать вам возможность взглянуть на них, пусть и моими несовершенными глазами.
На вопрос брата Флавия я с сожалением покачал головой:
- Увы, нет. Я самоучка. Моя рука больше приноровилась к винтовке, да и навык оценивать расстояние я приобрел в окопе, а не за мольбертом.
Монах улыбнулся:
- Вот и прекрасно. Нет такого умения, что не сгодилось бы рано или поздно. Ну так как, готовы вы переучиться с солдата на иконописца?
Несмотря на его подбадривающий тон, я все еще сомневался. Смел ли я теми же руками, которыми прервал немало человеческих жизней, писать святые лики?
- Я слыхал, для этого нужна специальная подготовка, - спросил я осторожно.