- Тем более вам не стоит задерживать нас.
- Тогда позвольте мне отринуть приличия и спросить прямо: судя по саквояжу, ваш спутник собирается покинуть Мнемотеррию.
- Разве он не волен этого сделать?
- Обычай велит мне взять с него плату за проход.
Он окидывает взглядом мою заношенную одежду, разбитую обувь, потрепанный саквояж у меня в руке. Гнилой запах брезгливости усиливается.
- Так в чем же дело? Вот, берите положенное и не задерживайте нас, пока не стемнело окончательно. Это вы днюете и ночуете на посту, а мне еще предстоит обратный путь.
Женщина протягивает стражу кошелек с райскими птицами, тот самый, откуда она доставала деньги, чтобы расплатиться с Иваном Лукичем. В руках стража эта изысканная вещица смотрится удивительно несуразно. Он и сам это понимает. Вертит кошелек, не желая ни отпустить, ни оставить себе.
Тут незнакомка будто бы что-то припоминает:
- Если мне все-таки придется задержатся, вы ведь сможете обеспечить ночлег? В страже есть гостевые покои? Там мягкие перины? И еще повар? Сами понимаете, в моем деликатном положении еда с общей кухни не пригодна.
На лице стража явственно проступает ужас, холодный и липкий.
- У нас? Но стена не приспособлена для дам, тем более в положении. Не то что повара, тут и врача-то нет… Сейчас-ка я отворю калитку, так оно побыстрее будет.
Звеня ключами, он идет к неприметной двери. Я ожидаю, что там откроется еще один проход во мрак, и почти оказываюсь прав. За дверью и впрямь имеется довольно протяженный коридор, освещенный лишь идущим с улицы светом. Он недлинный, шагов, верно, пятьдесят. Свод его низкий, а от стены до стены можно дотронуться руками, если раскинуть их по сторонам. Однако в конце коридора нас встречает не дождь, а заходящее солнце, неожиданно пробившееся из-под облачной завесы. Свет его теплый и плотный, почти овеществленный. Мельчайшие частицы этого света порошат все вокруг: камни, деревья, кусты и травы, и женщину, что стоит рядом со мной. Мне кажется, если я дотронусь до нее теперь, на моих пальцах осядет позолота.
Мы одни. Страж остался за стеной, и это придает княгине смелости.
- Я должна вам кое-что. Что-то, что забрала у вас. Я могла это взять, а оттого сделала своим - с вашего согласия, но обманом. Считайте, что я сохранила это для вас также, как и ваши дневники, хорошо? Так мне будет легче. Ну, не молчите, скажите же, что согласны.
Гермьян предупреждал меня не говорить так никогда. Но тем не менее я отвечаю «да», вверяясь незнакомке. Она подступает ближе, и я ощущаю исходящий от нее тонкий травянистый запах горечи и снов. Я вижу, как заходящее солнце золотит ей ресницы, как вздымается от частого дыхания ее грудь.
- Еще раз! – настойчиво требует женщина и делает еще один шаг по направлению ко мне. Ее платье шуршит по мокрой траве.
- Согласен, - твердо отвечаю я.
Все чувства, что владеют ею, открыты мне сейчас: печаль и радость, и давний цепкий страх, и глухая щемящая тоска по прошлому, которого не будет уже никогда и сострадание – неожиданное, а оттого горькое, и жалость к самой себе, и та острая, тонкая полоска ненареченного, что зажглась яснее в сумерках души.
Женщина подступает почти вплотную, и я в третий раз отвечаю согласием. Тогда они обрушиваются на меня: лица, имена, голоса, чувства, прощальные слезы, лодка, скользящая по отраженным небесам и бьющие по воде весла, прочные ботинки Аннет, прозрачные акварели Натали, цветы и перья в волосах Сандрин. Они идут сквозь меня единым потоком, сбивая с ног, закручивая бешеной круговертью мысли, слепя своею яркостью, они проникают в самое сердце и задают ему новый ритм.
И пока я безуспешно барахтаюсь в вываленном на меня ворохе образов, женщина отступает назад, к темнеющему в стене провалу.
- Вам не следует оставаться в Мнемотеррии, в земле, где память кончается прежде жизни. Прощайте, Микаэль. Не вспоминайте обо мне дурно, если сможете. Надеюсь, вы обретете счастье.
Дверь за нею затворяется, оставляя меня наедине со жгучим закатным светом и памятью, что вот-вот испепелит дотла.
[1] Жребий мой – Иисус (лат.)
XIV. Нечаянная встреча
В душе гениальной есть братство святое: