Она обещает участье родное,
И с нею сойтись нам отрадно, легко…
Евдокия Ростопчина
Дорой дядя! Давненько я не баловал вас своими посланиями, но тому имелись причины, о которых спешу поведать. Вы, должно быть, подивитесь, какие занятия могут найтись в обители, затерянной среди гор на краю света, но я не лукавлю ничуть. Чем дольше я живу здесь, чем больше заполняются мои дни. Прежде всего, уехал брат Флавий, предоставив мне в одиночку угадывать погоду по облакам да расписывать храм Пресвятой Богородицы! Право, узнав о его отъезде, я едва не ударился в панику. Когда бы мне пришлось одному отстреливаться от целой роты неприятеля, и то я чувствовал бы себя увереннее!
В обители все выгадывают предлоги, чтобы взглянуть на то, как продвигается работа, искренне предлагают помощь, от всего сердца нахваливают уже написанные мною сюжеты, хоть сам я вижу, как далеки они от идеала, пламенеющего в моей душе. Дня не проходит, чтобы я не вспомнил слова мастера, назвавшего живопись умением побиться сквозь железную стену, которая стоит между тем, что ты чувствуешь, и тем, что ты умеешь[1]. К сожалению, мои умения не поспевают за чувствами – то ли это беда нехватки первых, то ли избыточности последних. Однако именно ожидания братии оказались тем поводом, который побудил меня не сдаваться и продолжить рисовать на свой страх и риск. В глазах здешних обитателей мы с братом Флавием оба художники, а то, что я по три для корплю над сюжетом, который он пишет за три часа, ничего не меняет. Я просто не могу их разочаровать!
Разумеется, я уже не столь свободен в библиотечных изысканиях, и нехватку сведений приходится восполнять фантазией да ориентироваться на то, что я уже успел просмотреть. Имелась у меня одна задумка, я не успел обсудить ее с братом Флавием, и, неразрешенная, она мучала меня. Мне беспременно хотелось слышать чье-то мнение по ее поводу. Надеясь на подсказку или знамение свыше, я бродил по обители. Каждый из встречных только обрадовался бы, обратись я к нему за советом по поводу росписи храма, но я никак не мог решиться. Все мне казалось неловким отвлекать братьев от повседневных дел. Вот брат Ульян несет ведра от колодца. Брат Ульян среднего роста и хрупкого сложения, лицо у него узкое, худое, загорелое до черноты. Хотя брат не молод, его частенько принимают за послушника. Я уже собрался было подойти, но затем подумал о тяжести его ноши и не стал отвлекать. Затем мой взгляд обратился к брату Игнатию, не заметить которого сложно. В противоположность брату Устину он рослый, широкоплечий, громогласный. Оживленно жестикулируя, брат Игнатий наставлял женщину из деревни, едва ли вежливо было вторгаться в их беседу. Чуть дальше в саду брат Елизар собирал с земли упавшие яблоки и складывал их в большие плетеные корзины, ему явно было не до живописи. Так я маялся, пока не осознал, что хочу слышать мнение совершенно определенного человека, ввиду чего иных советчиков мой разум под различными предлогами отвергает. Вы, дорогой дядя, с вашей проницательностью, верно, уже поняли, о ком идет речь: я хотел спросить отца Амнесия.
Я догадывался, где его искать. По крайней мере, желая уединения, я отправился бы именно туда. Я спустился к подножию скалы. От храма Богородицы неприметная тропа под сенью буков и кленов сквозь заросли дикого орешника, мимо кустов лесного винограда вела к монастырскому некрополю. Наитие не обмануло: старец бродил среди могил. И вновь, как всякий раз при виде его, меня пронзило ощущение, будто отец Амнесий ближе к миру бесплотных духов, нежели к миру живых. Легко было представить, как тени давно усопших скользят за ним по пятам и нашептывают ему тайны мироздания. Вот и о моем приближении отец Амнесий явно знал загодя, потому что вместо приветствия я услыхал:
- Я ждал вас.
- Ждали меня? Но зачем?
Я поравнялся со старцем, легко подстроился под его неровный неспешный шаг.
- Вопросы. Вы хотите задать вопросы, всё-то они не дают вам покоя.
- Это кладбищенские призраки вам нашептали? – не удержался я.
- Призраков мне довольно собственных, за ними далеко ходить не нужно. А здесь я всего лишь ищу уединения и покоя.
Он замолчал. Под ногами шуршали уже начавшие опавшие листья да хрустели, переламываясь тонкие веточки. Ветер шелестел в кронах буков - огромных, с гладкою корой и очень широких в обхвате. Корни их глубоко уходили в почву, черпая живительные соки из праха и костей. Самые высокие - кладбищенские деревья. Я все никак не мог придумать повода подступиться с расспросами. Когда молчание затянулось, я мысленно махнул на поводы рукой и сказал напрямую. Все-таки я не привык к длительным вступлениям, если бы каждый отданный приказ я обсуждал прежде с солдатами, неприятель разбил бы нас в пух и прах.