- Вы говорите о неизвестном, который когда-нибудь, с набором красок, кистей случайно забредет в нашу глушь или у вас есть кто-то на примете?
- Нет, я… боюсь, такого человека я не знаю. Мой круг общения ограничен одними вояками. Вам кажутся надуманными мои сомнения?
- Отчего же? Вы знаете самого себя лучше, чем кто бы то ни было, уж, верно, для вас яснее, что вас томит. А до того, что большинство людей беспокоятся о других вещах – так каждому свои заботы, более они важны или менее судить не мне и никому. Не выдумано еще весов, чтобы измерить след, оставленный бытием на душах людских: иному булавочный укол болезнен до слез, а другой под плетью хохочет. Я прежде мучался схожим вопросом. Возможно, мои тогдашние рассуждения поспособствуют вам. А думал я вот о чем. Ведь в действительности никто не знает, каков замысел Создателя. Никому Он не объяснял его, ни с кем не обсуждал. Может быть, предполагая определенные события, Он уже предусмотрел наше вмешательство в них, а возможно, отдал решение вмешиваться или нет нам на откуп, и в том наша свобода воли. А дальше я подумал еще, не чрезмерно ли наше самомнение? Отчего мы вообще решили, будто можем повлиять на Его замысел? Могут ли заслонить лунный свет крылья мотылька? Меняет ли шорох песка движение планет? Тысячелетиями величайшие умы бились над разгадкой тайны мироздания и не преуспели ничуть. Так неужели мы, не мудрецы, не ученые, раскроем ее походя и более того дерзнем помыслить, будто и впрямь способны вторгнуться в предопределённость? А вот что имеет значение в нашем мире песчинок и мотыльков, так это вес наших поступков для таких же как мы людей. Если только считать человечность высшим мерилом любой цели, а это должно быть так. Коль скоро вы убеждены, что окружающим во благо ваши дела, стоит ли отказываться от них по причинам, которые и понять-то не можно? Ведь недаром классик называл равнодушие худшим из грехов и отводил бездействующим самый жаркий уголок в аду[5].
- Полагаете, он и вправду там есть?
Мне сложно было избавиться от ощущения, что отец Амнесий уже видел рай и ад если не воочию, то во снах – наверняка и конечно же я сгорал от любопытства. Однако моему любопытству суждено было остаться неудовлетворенным.
- Не торопитесь вмешивать высшие силы в отношения между людьми. Поверьте, люди прекрасно справляются сами, причиняя друг другу беды.
- Люди? Не дьявол, не Бог?
- Бог – раковина, в которую человек пытается спрятаться от бесконечности бытия, стена которой разум выстраивает между собой и непонятным пугающим миром. Кому Он нужен, беспременно отыщет Его, хотя бы и в травинке, кто в силах совладать с бесконечностью – проживет без Него.
Тут мне вспомнился наш с вами разговор, поспособствовавший моему отъезду сюда. Мне показало и вы, и отец Амнесий говорили об одном и том же, хотя и разными словами:
- Мой дядя сказал однажды, что вера не столько отображает истинный порядок вещей, сколько является особенностью человеческой натуры.
Зная вас давно и исключительно с самой лучшей стороны, я готов был объяснить вашу позицию, готов был к упрекам и порицанию, даже к тому, что отец Амнесий обяжет меня ночь напролет читать «Отче наш» для укрепления веры. К чему я не был готов, так это услыхать из его уст:
- Ваш дядя мудрый человек. Я с удовольствием поговорил бы с ним. Передавайте ему в своих письмах мое почтение.
Так, дорогой дядя, совершенно случайно я устроил вам заочное знакомство с одним из самых необычных обитателей храма святого Георгия-в-горах. И коль скоро речь зашла о письмах, не могу не поведать еще об одном знаменательном для меня событии. Помните, в прошлый раз я писал, что во сне умудрился разглядеть лицо моего врага, того самого, в смертельных объятиях которого провел целый день? Вспомнить его казалось мне безнадежной задачей, но, верно, и впрямь обитель особенное место, где разрубаются все узлы и разрешаются любые безнадежности. Не возьмусь убеждать вас, будто это было легко, потому как вы все равно не поверите и будете правы. То, что мне удалось поднять этот страшный образ из глубин памяти отнюдь не означало моей безоговорочной победы.
Едва я пытался сосредоточиться на увиденном, как мысли разбегались по сторонам: вспоминались неоконченные дела и давно позабытые договоренности, выдумывались заделы на будущее, старые разговоры обретали новый смысл, - все вдруг становилось важным и требовало сиюминутного разрешения. Хитрое, как древний ящер, подсознание пыталось отвести меня от пугающего образа, изобретая приманки и препятствия, борьба с которыми требовала немалого напряжения душевных сил. Однако я продвигался вперед.