Когда я возвращаюсь в свое жилище, меня ждет еще одна неожиданность. Подобно местным жителям, я не запираю дверей, засов давно покрылся хлопьями ржавчины, об него вернее можно порезаться, нежели использовать по назначению. Моей беспечностью и воспользовался гость.
На низкой кровати, укрытый траченой молью овечьей шкурой, спит мальчишка. Посапывает во сне, подергивает плечами. Я знаю его, это Арслан из деревни внизу. И родителей его видел не раз – бледную молчаливую мать и огромного громогласного отца, от которого за десяток шагов разит вином. Помимо Арслана у них еще пятеро детей, что от зари до зари бегают то за коровами, то за курами, то за дикой ягодой, то просто по окрестностям. Арслана в свои игры они не зовут, мальчишка всегда держится особняком. Не говорит ни с кем, на вопросы отвечает мычанием. То ли из-за этого мычания, то ли от нелюдимости деревенские кличут Арслана дурачком. Предоставленный самому себе, он бродит, где придется. Вот, теперь ко мне забрел.
Пока я решаю, что делать с незваным гостем – будить и вести домой или, напротив, не беспокоить, тот пробуждается сам. Вскакивает поспешно, глядит исподлобья. Давно не стриженные волосы падают ему на глаза, а глаза на удивление ясные. Тот человек, у которого отняли память Кремень с Кресалом, смотрел иначе. И безумием от мальчишки не пахнет. Пожалуй, опаской. Еще потом. Чуть-чуть - любопытством. Почему-то окалиной. Ростом Арслан мне по плечо. Неловкий, угловатый, худой, одни мослы торчат. Тощие руки в синяках и царапинах, это если приглядываться. А если не приглядываться, то первое, что бросается в глаза – странный, точно выжженый, узор, напоминающий ветвление молнии, густо покрывающий лицо, шею, грудь и руки мальчишки.
Арслан отталкивает меня, бросается прочь. Но спустя мгновение возвращается. Хлопает дверью, безуспешно пытается сдвинуть насквозь проржавевший засов, а когда это не получается, наваливается всем своим тщедушным телом. Указывает наружу, силясь что-то сказать, но выходит только мычание. Его бьют дрожь и страх. Я хочу посмотреть, что же так напугало мальчишку. Пытаюсь отодвинуть его от двери. Тот сопротивляется: вцепляется в косяк, упирается ногами в пол. Все-таки я сильнее. Оттесняю отчаянно сопротивляющегося паренька, выглядываю наружу.
Прямо у крыльца, развалившись на груде опавших яблок, трапезничает тот самый зверь, которого я прогнал с лесной тропы. Своею страшной пастью он аккуратно подхватывает лежащие на земле яблоки и с хрустом разгрызает розоватую мякоть. Замираю, размышляя, как быть. Громогласный рык все еще стоит у меня в ушах, внутри до сих пор пульсируют отнятые ярость и злость. Делаю шаг вперед. Затем еще. Еще. Тонкие, но цепкие руки хватают край моей рубахи, тянут обратно под сомнительную защиту хлипкой двери. Пожалуй, и впрямь стоит быть осторожнее – не ради себя, ради Арслана. Решительно отцепляю мальчишку и захлопываю дверь снаружи прежде, чем он успевает сделать какую-нибудь глупость. Теперь мы со зверем один на один.
Мое появление не остается незамеченным. Зверь медленно подымает тяжелую мохнатую голову, подергивает ушами. Левое ухо порвано. Он старательно отводит взгляд. Также, как я ловлю его чувства, он ловит мой запах: усиленно втягивает воздух, оттопыривает губы. Вид у лесного гостя вполне добродушный и даже несколько смущенный, будто он и впрямь понимает, что вторгся незваным в чужие владения. Что-то для одного дня многовато незваных гостей. Но и только. Нанюхавшись, зверь сладко тянется, чешет бок, и вновь принимается за яблоки.
Он не желает мне зла. Прочесть его чувства также легко, как буквы в часослове или записи Михаила Светлова в дневниках. Он доволен и сыт. Он не собирается нападать. И уходить тоже не собирается. Будь я один, я бы вышел из дому, но со мной мальчишка. Возвращаюсь, развожу огонь в печи, под настороженным взглядом Арслана принимаюсь за готовку. После беготни по лесу ужасно хочется есть. В конце концов, чем я хуже мохнатого гостя?
Тот уходит рано утром, оставив после себя густой запах псины. Бредет прочь лениво, вразвалку, с силой вдавливая в землю мощные лапы, его широкий зад с куцым хвостом виляет из стороны в сторону. Между нами точно протянута незримая нить, и когда она натягивается до предела, зверь оборачивается, бросает на меня прощальный взгляд и окончательно скрывается за деревьями.