— Эко ты, голова! — начал было дед Антон.
Но председатель прервал его:
— А зачем вы, Марфа Тихоновна, начинаете говорить эти жалкие слова? Мы вас с работы не снимаем. Ведите и дальше ваше хозяйство. Но принимайте наши поправки. Принимайте. Самовластия в колхозе нет и быть не может.
— Значит, плохо работала… Это не важно, что телятник из разрухи подняла, не важно, что и ферму на первое в районе место вывела…
— Опять за свое! — Дед Антон с досадой махнул рукой.
У председателя резче обозначились скулы и в глазах появился жесткий ледяной блеск.
— Всякого человека, который в работе своей идет вперед, мы уважаем и тоже идем за ним, — сдержанно сказал он. — А если этот же передовой человек начинает тормозить работу, мы его устраняем.
— Спасибо!
Марфа Тихоновна низко поклонилась председателю, потом деду Антону и, величаво повернувшись, пошла со двора.
— А, домовой тебя задави! — рассердился дед Антон. — Ничего понимать не хочет!
Вечером, когда убрали после ужина со стола, Марфа Тихоновна села писать заявление об уходе. Крупные, кривые буквы, выведенные рукой самоучки, медленно, но твердо вставали одна к другой.
Настя с Дуней Волнухиной сидели в горнице у теплой голландки и по очереди рассказывали друг другу сказки. Мать стелила постели. Отец тут же, в горнице, сидел на диване, просматривая газеты.
Мать подошла к отцу и вполголоса сказала:
— Прохор, там мамаша какое-то заявление пишет. Случилось что-нибудь, что ли?
Прохор поднял брови:
— Не знаю!
Он отложил газету и вышел в кухню:
— Мать, ты что это? «Прошу меня уволить»! Ты что, с работы уходишь?
— Ухожу, — ответила Марфа Тихоновна. — И с работы ухожу и из колхоза ухожу.
Прохор сел с ней рядом.
— Ну, с работы конечно. Уж не молоденькая. И отдохнуть пора. Но вот — из колхоза?.. Это что же означает?..
Марфа Тихоновна, приподняв брови, устало глядела в сторону.
— То и означает. Без работы я жить не могу, а делать мне здесь больше нечего. К Нюшке пойду.
— Что ж, у Нюшки медом намазано?
— У Нюшки дети маленькие. С ними нянчиться буду. А что мне здесь делать? Думала было к Сергею, но… — Старуха махнула рукой.
Прохор пожал плечами:
— В доме всегда дела найдутся!
Настя не подозревала, о чем разговаривают отец с бабушкой. А мать, делая вид, что читает газету, стояла у кухонных дверей и слушала. Тонкие черные брови ее сошлись от напряжения, губы сжались. Она слушала, боясь проронить слово.
Марфа Тихоновна подумала, помолчала…
— Нет уж, — сказала она, — не хочу. Не хочу я в этом колхозе оставаться. Пускай работают без меня. Пускай Катерина лучше сделает. А вот что в районе им на это скажут, мы еще посмотрим. Все-таки на почетной доске-то я первая из всего района была!
Что-то похожее на слезы засверкало в ее глазах. Марфа Тихоновна взяла перо и снова начала ставить одну к другой крупные, твердые буквы.
— Ну, если ты с председателем не поладила, так мы-то, здесь при чем? — обиделся Прохор. — Почему же и от нас-то бежать? Даже от народа совестно — что скажут…
— Мне все равно, что скажут. А я уйду.
— Ну что ж, воля твоя… — Прохор встал. — Я тебя не гоню, не притесняю… А ты как хочешь. Хочется к Нюше — иди.
— И уйду!
Дед Антон, услышав на другой день, что старуха Рублева подала заявление об уходе, даже растерялся от неожиданности.
— Ты что это задумала, голова?! — закричал он, войдя в телятник. — Да с чего ж это ты?
— Поработала, хватит, — ответила Марфа Тихоновна.
И сколько ни уговаривал ее дед Антон, сколько ни убеждал, ничего другого от нее не услышал.
Вечером к Рублевым зашел председатель.
— Что ж тебя вынуждает, Марфа Тихоновна, так круто поступать? — спросил он. — Давай поговорим, может договоримся?
«Испугались! — усмехнулась про себя Марфа Тихоновна. — Заговорили!..»
Председатель подметил эту усмешку и нахмурился:
— Я работать тебя не неволю и задержать не имею права — из годов ты уже вышла. Но думаю, что поработать ты еще можешь. Организатор ты хороший, чего ж дело зря бросать? Вот к Новому году в большой двор переберемся…
— …в телятник без печки… — договорила Марфа Тихоновна. — Нет уж, — ответила она председателю, — нет уж, отпусти. Ничего у нас с тобой не выйдет. Вы по-моему работать не хотите, а я по-вашему не могу. Стара я уже. На покой пора. Ну, а если вам что от райкома будет, меня не вините.
Напоминание о райкоме словно ударило председателя. Он встал.
— Хорошо, — сказал он, — я сейчас зайду в правление, подпишу заявление. И на собрании буду голосовать, чтобы тебя отпустили. За то, что помогла нам в трудные годы, спасибо. А насчет райкома — ну, я думаю, райком сам разберется, кто прав, а кто виноват. — И, заметив прижавшуюся к притолоке Настю, которая стояла и слушала их разговор, улыбнулся ей: — Ну что, шеф? Уходит бабка-то. Придется тебе на смену выходить, а?