— Это сосед едет.
Через полчаса к чумам подъехал низкорослый охотник. Он круто повернул упряжку, и Тоня бросилась к нартам. Они были пусты.
— Мне газету дали только… В городе нет хлеба, — сказал юноша.
У Тони от приступа голодной тошноты закружилась голова. Губы ее задрожали, и она упала в снег рядом с нартами, и какими-то далекими и смутными дошли до ее сознания слова юноши:
— Встретил тадибея, шаманить будет у нас.
Явтысый наклонился над девушкой. Он осторожно поднял ее и увел в палатку. Она зажгла лампу и в полузабытьи лежала до тех пор, пока не вошел Явтысый с газетами в руках.
— Почитай, девушка, зачем хлеба в тундре мало. Война не началась ли?
Тоня подняла воспаленные веки и долго всматривалась в расплывающиеся буквы… Голова болела.
Она просмотрела передовую, и гнев и горечь заполнили ее. В передовице писалось, что руководители окрвнуторга, бывшие троцкисты, мало забросили хлеба в тундру.
— Стрелять их, сволочей, надо! — в исступлении закричала Тоня. — Всех, до одного!
Глухая дробь барабана неожиданно врывается в ее палатку. Она, спотыкаясь и падая, бежит к крайнему чуму. Она отводит полотнище, протискивается среди испуганных охотников и женщин и застывает в страхе.
Вокруг больной, неподвижно лежащей на волчьих шкурах, мечется Васька Харьяг, ударяя колотушкой в пензер.
Оловянные, медные, никелевые пластинки на его одежде звенят глухо и сдержанно. Уши высокой шапки из меха росомахи бьют по его широкоскулому лицу. Узкие глаза полузакрыты, и пламя костра золотыми точками отражается на зрачках. Он поворачивается лицом к больной, плюет через костер и неестественно тихим, отрывистым речитативом шепчет заклинания. Уже пена появилась на краешках его губ. Уже женщины испуганно заскулили, протягивая к больной черные, зловещие, худые руки, когда шаман приник к лицу больной и пензером провел по ее воспаленным губам.
Глаза его, налившиеся кровью исступления, выпуклы и жутки. В тишине он изрекает гневно и кратко:
— Забыли Нума? Забыли духов? Детей отдаете русской девке, которая шаманит у черного ящика и вызывает своих духов? Голод и смерть — вот что вам пошлет Великий Нум за это. Пусть об этом ветер разнесет молву по всем великим тундрам. Нум отказывается простить эту женщину… Выйдите все из чума.
Тадибей опустился на доски у костра и закрыл глаза руками. Мужчины и женщины покинули чум, но тадибей не открывал глаз. Он открыл их спустя полчаса и увидел сидящую напротив русскую учительницу. Она насмешливо наблюдала за ним.
— Скажите, вы много выпили сегодня?
Шаман испуганно отодвинулся.
— Только сярку, хабеня.
— Вам правду духи ваши говорили?
— Правду, правду, — быстро проговорил Васька Харьяг, и рука его потянулась к кованому ножу на ремне, — а может, и врут, кто их знает.
Девушка быстро поднялась. Брови ее сдвинулись и взгляд стал острым:
— А ну-ка, нож! Нож давай, говорю.
Тадибей поднялся и зловеще усмехнулся. Он шагнул к девушке и сразу стих.
Тоня неторопливо вытащила браунинг и спустила предохранитель.
— Успокоился? А ну гони нож. Да ручкой подавай, а не острием.
Старик подал нож и вновь сел у костра.
— На днях сюда приедут мои товарищи, и я расскажу всем пастухам и охотникам о твоей трусости и бессилии. Какой же ты шаман, когда с девкой ничего не мог сделать?
Тадибей злобно оглянулся, и рука его потянулась к топору, что лежал у костра.
— Оставь топор, — сказала Тоня.
— Я уеду отсюда, — сказал тадибей, — отдай мне нож, он священный.
— Теперь он уже поганый, — ответила Тоня, — он был в руках девки, да еще русской.
— Мы вас передушим, — злобно шипит старик, — мы всех вас передушим, мы не хотим грамоты. Мы жили и без грамоты хорошо и были богаты.
— Не спорю. Но ведь ты шаман?
— Я добрый шаман.
— Я это вижу.
— Мы обходились без Красных чумов и колхозов.
— Прошли те времена.
— Они снова придут. Кончится ночь, и мы вас всех перебьем.
— Кто — вы?
— Самые почетные люди тундры. Самые главные князья Малой и Большой земли.
Тоня посмотрела в темноту и насмешливо спросила:
— Ты слышишь, Явтысый?
— Я все слышал, — ответил Явтысый, отодвигая занавеску и подходя к костру.
Тоня подбросила хворосту в огонь и внимательно всмотрелась в шамана. Глубокий шрам перерезал лицо человека.
— Кто это так вас отметил?
— Я, — сказал Явтысый. — Тогда я батрачил у Васьки Харьяга и хотел вступить в колхоз. Васька Харьяг пробил мне голову хореем, а я испробовал свой нож.