— Гражданин Ноготысый! В чем дело?
Ноготысый развалился у костра, и багровое лицо его выражает великое блаженство.
— Ха, — говорит он, — от работы волки дохнут.
Семка наклоняется над Ванютой. Лежа на боку, он глухо, с надрывом кашляет, и желтая тряпка, которую он держит у рта, вся в крови.
— Простыл я, Семен Ильич, — говорит он печально, — вот полежу немного и опять в стадо пойду. Ноготысый не хочет. Надоела мне, говорит, бедная жизнь.
— Поменьше бы пил, сват, да по больницам ездил, вот и заработал бы больше, — беззлобно говорит Некучи.
— Молчи, несознательная! — кричит Ноготысый. — Надоели мне эти проклятые олешки.
— Лежи, Ванюта, — тихо говорит Семка, — в больницу тебя отвезти надо.
И он выбегает из чума, чтобы запрячь нарты.
Но нарты уже запряжены, и на них лежит Илько Лаптандер, и губы его черны, как обугленные. Илько держится рукою за живот и тихо стонет.
— Потерпи, тятя, — говорит Семка.
— У меня совсем худой живот… — тяжело говорит Илько и замолкает, вглядываясь белесыми глазами в лицо сына. — Олешки, Сема, разбегутся… Грибов много сей год… Потеряются.
— Я пошлю Ноготысого.
— Не пойдет он, Сема… Он богато раньше жил, а теперь вспоминает об этом… Скажи бабам… Они поймут…
— Скажу, — говорит Семка, — только молчи.
И возвращается в чум, помогает Вылко подняться и сесть на нарты. Две девушки берут хореи в руки и садятся на нарты с больными. Упряжки уносят их на восток, покрытый иссиня-черными тучами.
Высокая женщина с толстыми кривыми ногами подводит к чуму свежую упряжку. Она берет тынзей и приносит из чума Илько Лаптандера бинокль.
— А ты куда? — спрашивает Семка.
— К олешкам пойду, — говорит женщина, — без них как жить будем?
— Ты сознательный товарищ, и тебя за это премировать надо, — говорит взволнованный Семка и идет в чум.
Ноготысый уже спит сном праведника, вытянув длинные худые ноги к огню, пламя уже тронуло его пимы, сшитые из оленьих шкур.
Семка оттаскивает ноги пастуха от костра и говорит с ненавистью:
— Каленым железом надо выжечь это охвостье разгильдяйничества…
И, чтобы женщины поняли, про кого он говорит, Семка показывает на Ноготысого.
Пастух открывает глаза. Розовые распухшие веки его дрожат.
— Но, но, — говорит он, — только не грози.
И вновь погружается в сон.
Взяв у женщин бинокль, Семка садится на нарты и уезжает к стаду. Мельком он оглядывается на стойбище и по-ребячьи радуется.
Женщины выносят из чумов шкуры и выбивают их на ветру от пыли.
«Хороший я доклад вчера сделал», — думает Семка и смотрит на небо.
Тяжелые тучи закрыли его наполовину, скрыв солнце. Края туч покрыты золотисто-палевым светом. Длинные косые тени бегут по земле, и комары легким облачком несутся над упряжкой, над Семкой, позади него.
«Только бы олешки не разбежались», — думает Семка.
Упряжка оставляет за собой сопку за сопкой, речку за речкой, но стада все еще не видно.
«Худа бы не было», — думает Семка и тотчас же успокаивается, заслышав отдаленный лай собак.
С вершины крутой сопки видно, наконец, Семке оленей. Небольшими табунами они разбежались во все стороны, и четыре маленькие лохматые собачки охраняют каких-то двадцать оленей.
«Глупые, — думает Семка про собак, — караулят пригоршню, а остальных отпустили».
Он зовет собак. Те с радостным лаем мчатся навстречу Семке. Послушные его сердитому крику, они вновь пытаются сбить стадо, сгоняя табунки к озеру, но поднимается ветер, и олени поднимают головы.
Они поднимают головы и нюхают ветер. Задрав бархатные рога на спину, они бьют копытами о зыбкую землю и, точно сорвавшись с привязи, мчатся навстречу ветру, подминая под себя кустарник.
— Ой, беда! — в смятении шепчет Семка.
Слезы обиды навертываются на его глаза.
Когда поднимется ветер, даже троим пастухам не удержать ошалевшее от ветра стадо, а он один…
Не доезжая до фактории, где был врач, нескольких сопок, Илько Лаптандер поднял отяжелевшую голову и прошептал потрескавшимися губами настойчиво и твердо:
— Остановись, Нябинэ.
Девушка остановила упряжку.
Илько посмотрел на черное небо. Холодный ветер задел его щеку.
— Ветер? — испуганно-недоумевающе спросил он.
— Ветру как не быть, — сказала девушка.
Илько посмотрел на соседние нарты и сказал:
— Ванюту скорее вези, пусть лечится.
— А ты? — спросила девушка.
— Ветер, — сказал Илько Лаптандер и, перехватив из рук Нябинэ хорей, повернул упряжку обратно.