С тех пор минуло шесть лет. Пятилетний Салиджан спит-посапывает рядом с бабушкой на веранде, месячный Алиджан сладко и бесшумно приютился в глубокой люльке, одна она бодрствует, хотя ночь давно уже развесила над Ходжикентом свой высокий звездный полог, каждый раз все такой же, каким был в молодости наших дедушек и бабушек, и каждый вечер новый — то светлей с того края, который вчера был темным, то в облаках, то чистый и прозрачный, как будто звезд стало вдвое, втрое больше и небо решило все их показать людям.
Муж часто уезжал на ночь — днем времени не хватало — в соседние кишлаки, о делах поспорить, с дружками посоветоваться — все председатели были новые, и власть новая, учились жить и работать. Иногда он задерживался до утра, но чаще скакал домой, даже если предупреждал, что может задержаться. Просыпалась и звала тоска по любимой жене, которую ему все же подарила жизнь, и Кариме не спалось, ждала мужа с верой и лаской, затаенной в душе. Сегодня рано уехал, еще засветло, может быть, скоро и вернется…
Карима взяла чугунок с молоком, к вечеру истопившимся в печке, и стала разливать — часть в кастрюльку, для завтрака, часть в чашку — себе, и тут крепко забарабанили в калитку. Кто это мог быть? «Аксакал» обычно так никогда не стучался, он окликал, сопровождая свое появление шутливой фразой, но, может быть, устал и решил постучать?
Она хотела крикнуть: «Бегу!», но промолчала, чтобы пошутить над ним, ответить ему своей игрой, и пошла через сад к калитке, крадучись и прижимая чугунок к груди. Так спешила, что забыла поставить его на место, — от внезапности этого ночного стука в калитку, который повторился. Захотелось спросить, кто там, но опять промолчала, потому что подаст голос — не выйдет розыгрыша!
Она отодвинула задвижку, ожидая, что «аксакал», присевший за калиткой до земли, распрямится и обнимет ее и засмеется. Но вместо этого блеснул нож и, жикнув, пролетел над ухом. За калиткой обрисовалась чья-то большая темная фигура. Нагнулась, собираясь то ли повернуться, спрятать лицо, то ли ударить Кариму головой и ворваться во двор, но Карима запустила в эту фигуру, в эту голову чугунок с остатками молока, быстро захлопнула калитку и закрыла на засов.
Тут только, отшагнув и прислонившись к соседнему дереву, она почувствовала, как гулко бьется сердце, и услышала, что мужчина за калиткой стонет и ругается. Видно, она все же угодила ему в голову тяжелым чугунком. Упал, похоже, и поднимался. Что он станет делать? Карима затаилась. До нее донеслись шаги. Человек удалялся…
Она подняла глаза на дерево, у которого стояла, и увидела нож, вонзившийся в шершавый урючный ствол. Удар был сильным, нож воткнулся глубоко и торчал ручкой немного вверх. Боже, если бы Исак был дома, он догнал бы этого… страшного бандита, метнувшего свой нож, и…
Нет, нет! Не в нее целился бандит, а в Исака! Это хорошо, что мужа нет дома! Дети остались бы сиротами! Карима еще раз боязливо покосилась на нож. Ну конечно, бандит ждал, что калитку Исак откроет, кто же может ночью неизвестному пришельцу открыть калитку в свой двор, не женщина же! И нож пронесся выше, потому что бандит, хотевший убить Исака, целился в него, а он на голову выше своей Каримы. Если бы это он открыл калитку, бандит бы не промахнулся. Тоже какой-то здоровый, по себе мерил.
Ноги подкосились… С трудом выпрямилась и отошла. Вспомнила о ноже, но испугалась вернуться, еще раз его увидеть. А потом подумала, и хорошо, что торчит, не надо трогать, пусть торчит, приедут чекисты из Газалкента, посмотрят… Саттаров приедет и посмотрит… А муж прекрасно сделал, что задержался. Бог его спас!
А если бандит снова появится до утра? И не один, если их будет несколько, много, придут и зарежут ее, и мать Исака, и детей?!
Едва мысль добежала до детей, как Карима рванулась в дом, сняла со стены винтовку мужа, с которой Исак не раз учил ее обращаться, хотя она только смотрела на оружие, а в руки не брала. Теперь сжала винтовку, вспомнила, проверила, заряжена ли она, и выяснила, что нет. Нагнулась, покопалась в ящике, спрятанном на дне крайней ниши, нашла патроны и зарядила винтовку. Все сумела! Глаза запомнили, что должны делать руки. А ну-ка попробуйте теперь, то ли подумала, то ли прошептала она, выйдя на веранду и окидывая взглядом темный сад.
До самого рассвета она ходила по двору. Первыми очертились вершины Чимганских гор. Из-за них выкатывается солнце, и на их каменные пики раньше всего падают его лучи. В дальних и соседних дворах, почуяв приближение бесшумного светила, запели по-своему, раскричались петухи. Птицы зачирикали, защебетали вдруг так радостно и так громко, хоть уши зажимай! Природа просыпалась. Запели на свой лад и перепелки в клетках Исака, сделанных им из огромных выпотрошенных сухих тыкв с сетками. Чтобы дети развлекались. Тыквы висели в восточной стороне двора, откуда солнце заглядывало в сад…