Еще вчера Саттаров думал: связь — это дорога, дорога — это конь, конь — это кузнец, и под вечер поднялся из-за стола, заваленного делами и папками, и зашагал по пустеющей вечерней улице к кузнице Сабита. Кузница эта стояла как раз напротив байского дома, а сам Сабит был большевиком, и Саттаров без труда давно поручил ему следить за Нарходжабаем, но — толку никакого. Последний раз, когда Саттаров зашел в кузницу пообедать, Сабит, вытирая руки, которые так и невозможно было до конца оттереть от прокопченности, сказал ему:
— За два месяца — никуда, ни одной ногой! Я все вижу!
— Это ведь тоже странно, что из байского дома никто никуда не ездит.
— Да уж… это верно… но… Я все вижу! — повторил Сабит.
— А может, не все?
— Как?
— Кто может подковать у нас коня?
— Я! Байских — два месяца не подковывал.
— А еще?
— Готовую подкову поменять? Есть старики… — неуверенно сказал Сабит.
Они перебрали стариков, звеневших своими молотами когда-то на гузаре, и Саттаров спросил:
— У тебя с ними отношения добрые?
Сабит расплылся, отсветы кузнечного огня засверкали в его глазах.
— А как же? Это как род! Это… — он сдавил ладони и потряс ими, показывая нерасторжимую дружбу кузнецов.
— Сходи к старикам. Лучше не расспрашивай, а просто поговори, побеседуй, глядишь, сами скажут. Приводил ли кто байских коней? Если — да, кто? Что-то есть в этом подозрительное, даже для газалкентских нужд своих коней не куют. А?
— Может, для этого в другие кишлаки ездят?
— Может быть.
— Хотя рядом близко другой кузницы нет. Справляюсь.
— Я знаю…
Мальчишкой он знал все кузницы в округе, а в одной из них непременно должен был работать. Это его сон был — качать длинную рукоятку горна и вздувать огонь, сыплющий искрами, создавать его нестерпимо жаркое сиянье, на которое посмотреть нельзя, а намахавшись вволю, длинными щипцами выхватывать из огня разные разности и подставлять под молот кузнеца. А потом самому взять молот. Это казалось чудом. Да кто из кишлачных мальчишек, тем более наделенных крепкими руками, не мечтал о молоте, о кузне?
Однако судьба, которая, говорят, от роду написана каждому, распорядилась иначе. Если верить в судьбу, с усмешкой подумалось как-то, то людям его поколения, его ровесникам, от роду была написана революция. Со дня основания стал он командовать районной ЧК, был первым чекистом Газалкента. И хотя сейчас его учреждение, занимавшее тот же кирпичный дом, называлось ГПУ, слово «чекист» прижилось, впечаталось в облик, в характер всех, ходивших сюда на службу и не раз отправлявшихся отсюда на смерть во имя жизни. И почти всегда Саттаров был впереди. А как же иначе?
А по натуре слыл он среди друзей мягким человеком, отличался добротой, любил людей. И семья у него была большая — сыновья, дочери, жена, заболевшая рано, хорошо, что дети нежно любили мать и помогали за ней смотреть, и отец, которому исполнилось, считай, девяносто, а все еще выбирается в поле, занимается крестьянством, иначе не знает, куда себя деть.
Насколько закрыто для других учреждение Алимджана Саттарова, настолько открыты двери его дома, заходи, дели любое угощение, тебе всегда рады. Чем богаты, конечно… А богаты — не очень, дом Саттарова скорее беден, но он этого как-то не замечает. Некогда.
Вот опять отвлекся от чего-то и думает о Нарходжабае. Бай уверен, что со всех сторон обставился защитными стенами — не подкопаешься. Саттаров вынул из настольного ящика протоколы прежних допросов бая и перечитал их. Что же получалось по словам Нарходжи?
Все земли и воды, скот и имущество он — по своему желанию — отдал государству. Сына давно не видел. Со старшей женой и дочерью Дильдор порвал отношения, потому что они от него отказались. Обидно, но бог с ними. Жена Тамара? Да, была, коран разрешал, но теперь отпустил ее на все четыре стороны, оставил Тамаре лавку, дом, двор, что она там делает, в Ташкенте, он даже и не знает. Пусть делает что хочет! По нынешним временам ему содержать бы свою любимую, одну-единственную оставшуюся у него жену — ведь можно одну — Суюн-беке с маленькой дочкой, и — болды-енды! Хватит, как говорится. Он живет, ни во что не вмешиваясь.
На поверхностный взгляд, можно успокоиться и оставить человека. Бай не раз кричал:
— Отвяжитесь от меня!
Но если всерьез задуматься, поглубже… Богатства свои Нарходжабай не сам отдал, не по своему желанию, ходжикентский народ отобрал их, действуя во главе с Исаком-аксакалом, вернул хоть часть своего. Где байский сын Шерходжа? Не видел, неизвестно — это не ответ, это вопрос. Где он? Старшая жена с дочкой могли отказаться от бая по его велению, лишь демонстративно. Для обмана. Ну, а Суюн-беке, она ведь тоже не бедная.