— Да, его все так зовут здесь, потому что он когда-то был арбакешем у Нарходжабая, потом стал составлять караваны с его товарами и водить их через горы, через Бричмуллинский перевал, к Фергане…
— Я это знаю. Дорога, по которой бежали осиповцы… Их провел кто-то, хорошо знающий тропы на перевале!
— Может быть, Кабул-караванщик?
— Может быть.
Нехоженая тропа привела от мостика к дувалу мельника, затем свернула, а они по густой и сырой ночной траве обогнули сад и приблизились к дому с другой стороны. Садовый забор был ниже, Масуду хорошо виделись деревья, по одну руку становившиеся темными пятнами и совсем уходившие во тьму, а по другую топырившие ветки в пусть слабом, но все же свете, проникавшем в сад из окон приблизившегося дома. Окна глядели на пустую веранду. Свет не гас, и становилось понятней, что он был зажжен не на минуту-две.
Выпрямившись над холодной стеной дувала, Масуд сказал почти сразу:
— В доме люди!
Стало ясно и то, что осенняя ночь загнала людей с веранды в комнату, а может быть, не только ночная стужа…
— Ты угадываешь кого-нибудь?
— Сейчас… Кажется, да… Один наверняка Халил-щеголь, который стал чайханщиком вместо Кадыра-ака. Э-э, да там вся его компания… И этот, в своих красных сапожках — должно быть, он их не снимает, и косой…
— Что они делают?
— Едят. Пьют. Вот заменили бутылку на столе, сняли пустую и поставили полную…
— Ты уверен, что это они?
— Да. Все ясно.
— Что тебе ясно, Пинкертон? — спросил Трошин без насмешки, скорее даже злясь.
— Выпьют, поедят, достанут карты…
— А почему ночью? Ведь поздно уже!
— А им что — в поле, на работу завтра? Они выспятся днем. Пошли?
— Подождем.
— Безобидные картежники.
— Хозяин с ними?
— Да. Вот отнял у Халила-щеголя бутылку и дал другую. А ту, похоже, пожалел.
— Может быть, бережет для кого-то?
— Он и так жадный.
— А бутылка хорошего вина наготове…
— Ты простудишься, Алексей.
— Тише.
— Да они все в комнате, не заметят нас.
— По-моему, я слышу голоса.
Притихли, Масуд вновь осторожно приподнялся и увидел, что с веранды сошли в сад Халил-щеголь и один из его дружков, выделившись по очереди на фоне окон. В саду они остановились под деревьями и занялись своей нуждой, переговариваясь. Всего не было слышно, долетали и с напряжением разбирались сквозь шорох травы отдельные слова: «Выехал…», «Представитель…», «Школа…»
Когда, справившись, мужчины убрались в дом, Трошин сказал:
— Они ждут кого-то.
— Ночью?
— Вот именно.
— «Школа», «Представитель», — повторил Масуд. — О ком это? О чем?
— Да уж конечно не о мельнице с чайханой.
«Представитель» — слово это вертелось в голове Масуда. Он ждал его как спасителя, а ведь представитель тоже может быть разным. Хорошо, если это друг. Друг школы, кишлачных детей, да и не только детей. А если равнодушный или, как стали говорить недавно, чуждый элемент? Если враг?
— Раз они собрались и сидят, приехать их гость, их знакомый, которого они заждались, может с минуты на минуту… Пошли к дороге.
Минута оказалась не короткой. Где-то во дворе суматошным спросонья криком зашелся первый петух. Масуд подумал, что вся компания в доме Кабула-караванщика, должно быть, развернула руки для молитвы. Что за народ эти картежники? И как будто мысли его и Трошина развивались и беспокоились вместе, услышал:
— Поимей в виду, что Халил-щеголь и его друзья не такие уж безобидные картежники.
Устроились в береговом углублении, оставленном высохшим когда-то, может быть много лет назад, ручьем, который прыгал отсюда и здесь кончал свою жизнь, вливаясь в речку. Под ногами были острые, угловатые камни, а откосы русла, похожего на щель в крутом склоне речного берега, все обросли травой. Здесь было тише и теплее. А стоило сделать шаг вперед и вытянуться, открывался мост — серый и пустой покуда.
Но вот по мосту зацокали копыта коня. Масуд выглянул и потеснился, давая место Трошину. Они увидели всадника, молодого и незнакомого, который ехал не спеша и, казалось, сдерживал коня на мосту, чтобы копыта стучали тише. На нем была шапка, отороченная пушистым мехом, та самая, какие называют киргизскими тельпеками и надевают на холодные ночи, в неблизкую дорогу.
Съехав с моста, всадник остановил коня, огляделся и повернул его к мостовой, которая вела только в одно место, вверх, в знакомый двор Салахитдина-ишана. И когда он поворачивал и приподнял голову, глянув вверх, даже задрал тельпек, Масуд шепотом вскрикнул: