Может, это и так, да ведь вот чего нельзя забывать, о чем надо думать. Не случись революции, не было бы в кишлаке этого сельсовета, разместившегося в байском доме, и никогда не сел бы за председательский стол рваный Исак, которого теперь зовут аксакалом! А не случись этого, никогда проклятые жены ишана, все, кроме Иффатхон, дочери местных земледельцев, с утра до ночи махавших кетменями и больше не знавших ничего, благодарных господу и за это, не посмели бы не то что уйти от ишана, а и словечка молвить против него.
Жен, конечно, растоптать и живыми в землю зарыть мало, но во всем виновата революция. И беды не кончатся, пока жизнь течет по ее законам. Страшно сказать, но эти новые законы, силу этой самой революции почувствовали не только бедняки, но и люди, неплохо существовавшие при старых порядках. Людишки, конечно…
Исак-аксакал вместе с учителем явились в дом дервишей, где не так давно арестовали несчастного Нормата, и там повели, как они это называют, агитацию, свой разговор. А в результате что? Тринадцать дервишей бросили свои лохмотья и пошли работать в товарищество, на поля. Вот тебе и святой народ! Взяли в руки лопаты…
Кабул размышлял обо всем этом, с самого раннего утра возясь на мельнице, таская мешки и пытаясь отвлечь себя от мрачных дум работой. И вдруг он остановился и стиснул без того маленькие глаза в тугие, черные капельки, как-то пронзительно, игольчато заострившиеся. Кабул понял, что центром всего, что происходило в Ходжикенте, был учитель. Этот самый Масуд, заменивший двух убитых грамотеев.
Школа начала работать и работала — неделю за неделей, привлекая к себе все больше учеников. Но не только дети — все смотрели на школу. Она вернула веру в новую жизнь, хозяином которой стал чувствовать себя бывший бедняк. Она не закрывала двери за детьми, усевшимися за парты. Наоборот, она словно держала их открытыми, и из этих дверей тянулись невидимые лучи ее влияния на всю жизнь кишлака. Они тянулись в каждый дом…
А кто ходил во двор ишана писать заявления о разводе от имени его жен? Учительница! Значит, прав был Шерходжа, что надо начинать с учителей. И не зря он с такой яростью говорит об этом новом учителе — Масуде. Голыми руками готов его задушить. Задушит — пришлют еще одного, четвертого, но вряд ли и четвертый будет опять таким, чтобы детей учить, песни петь, музыкальный кружок организовать — детишки бегают на дутарах бренчать, во флейту дуть, но и это еще не все — пришел на кураш и припечатал к земле Аскара.
Все верно, дорогой Шерходжа, однако на этом Масуде можешь и ты споткнуться. Не дам я тебе заняться Масудом, как ты хочешь, к чему ты рвешься, потому что все может быть — он будет ходить на кураш и песни петь, а ты потеряешь голову. А твоя голова нужна не одному тебе, а еще и моей Замире. Уехать вам надо не после расправы с учителем, а немедленно, пока не попались… Сегодня! Сколько можно откладывать?
Так думал Кабул.
Вероятно, недалек был день, когда вслед за Нарходжабаем и Салахитдином-ишаном наступит его черед. Не сегодня-завтра пришлют и ему повестку. У него нет четырех жен, как было у бая с ишаном, но есть работники, есть мельница, есть чайхана, есть еще кое-что, спрятанное в кувшины и хурджуны, есть дела, о которых могут вспомнить. Есть за что упрятать тебя самого за решетку, Кабул-караванщик, но так уж устроен человек, что раньше думает не о себе, а о детях. Над его счастьем замахнулись топором новой жизни, вот-вот перерубят, пусть будет счастлива Замира, пусть уедут и спасутся от этого топора дети — дочка и Шерходжа. В детях продолжается наша жизнь, осуществляются наши мечты…
С улицы донеслись призывные взревы могучих труб — карнаев, первыми на них торопливой дробью откликнулись барабаны «дум-дум» из самой звонкой бараньей кожи, а через секунду запели и сурнаи, как будто свадьба где-то началась. Но Кабул знал, что это не свадьба, это — хошар, или, как по-русски назвала голытьба свою сходку для общего труда, субботник.
Сначала они устроили собрание в сельсовете. Демократичный человек, всем необходимый мельник, Кабул тоже был на этом собрании. И даже голосовал за хошар, хотя… люди не просто договаривались сообща убрать кишлачную улицу, отремонтировать крышу на каком-нибудь общественном доме или почистить арык, нет, они решили очистить чинаровую рощу, как выразился учитель, «от хлама суеверия».