Тяжелое молчание повисло в доме. Генерал отвел глаза от спокойного, светлого и чуть насмешливого лица Пахомова.
— Увести, — злобно пробормотал он.
Так же стойко и гордо вели себя на допросе все восемь товарищей.
— Если вы нам ничего не скажете — вас ждет смертный приговор. Вы понимаете это или нет? — зло прикрикнул фашистский начальник на Женю.
На бледном лице Жени выступил лихорадочный румянец. Серые глаза полыхали недобрым и гордым огнем. Женя вскочила со стула.
— Я понимаю это и отвечаю третий и последний раз: мне с вами говорить не о чем!
Третьей допрашивали веселую, светлоглазую, юную Шуру.
— У вас есть родители? — спросил генерал.
— Мама, — ответила Шура, съеживаясь, как девочка.
— Вашей матери будет очень приятно увидеть вас, — многозначительно улыбаясь, сказал фашист.
Шура выпрямила плечи.
— Ей будет еще приятнее знать, что я не изменница! — страстно воскликнула девушка.
Генерал приказал обыскать Шуру. Солдаты сорвали с нее пальто. Шура горящими глазами следила за их движениями.
«В пальто… в пальто зашито… они найдут!»
Да, они нашли. Щуря глаза, генерал поднес к лицу девушки маленькую коробочку с взрывчаткой.
— Что это? Я спрашиваю вас, что это? — дрожа от гнева, спросил генерал.
— А вы не видите, что ли? — громко, почти насмешливо воскликнула Шура. И криво улыбнулась.
Несколько секунд все молчали. Потом самый главный фашистский начальник подошел к девушке и спросил в упор с злым изумлением, которое он не мог скрыть:
— Да вы боитесь чего-нибудь в жизни, чорт побери?!
— Чего именно? — спросила Шура, глядя прямо в глаза фашисту своими ясными глазами.
— Ну, хотя бы смерти, от которой вы сейчас на волоске? — пробормотал генерал, подергивая шеей.
— Я не хочу умирать, — страстно воскликнула Шура, и в голосе ее задрожала прозрачная печаль, — я хочу жить! Мне бы хотелось жить долго, чертовски долго, но если суждено умереть за советскую Родину… Пусть! Раз так случилось — я умру!
Они растерялись на какую-то долю секунды, эти тупые скоты, давно утратившие все человеческое. Они вытаращили глаза, раскрыли рты, как рыбы, выброшенные из воды на песок.
— Я умру! — твердо повторила девушка своим звонким, сочным голосом, полным жажды жизни.
— Увести, увести, — взвизгнул кто-то из гитлеровцев. Эта комсомолка действовала им на нервы. Они ничего не боятся, эти русские, они не боятся смерти!
— О, сталинюгенд… — с досадой процедил сквозь стиснутые зубы главный начальник, — русская молодежь!
Перед ним стоял следующий пленник. Это был Витя Ординарцев. Глаза юноши смотрели из-под сдвинутых бровей так грозно, обличительно, брезгливо, словно не его будут допрашивать и приговаривать к смерти, а он сейчас подпишет приговор своим судьям.
— Ваша фамилия? Фамилия, фамилия, — нетерпеливо вскричал генерал. Он был взбешен. Он уже понял, что из допроса ничего не выйдет.
…Первым на крыльцо дома вышел немецкий ефрейтор, он закурил сигарету и направился к хозяйке дома, которую выгнали на улицу, пока шел допрос.
— Русс капут, — сказал он со смехом и провел рукой по своей шее. Он хотел сказать женщине, что русских повесят. Женщина отшатнулась.
Вслед за ефрейтором вышли на улицу вспотевшие генералы, офицеры, переводчик. Пленники стояли шеренгой, разделенные солдатами. Пахомов почувствовал, что больше не может молчать.
— Товарищи! — вскричал он, обращаясь к друзьям. Фашист ударил Пахомова прикладом по лицу. Но долго звенел еще в ушах семерых остальных страстный клич «Товарищи!..» И слышалось в этом слове: «Друзья, комсомольцы, сейчас нас убьют. Встретим смерть с высоко поднятой головой. Умрем гордыми. Ни одной слезы. Ни одного слова о пощаде. Умрем большевиками. Это все, что мы теперь можем сделать для родины».
Их повели вдоль шоссе по снежной тропе. Сейчас им разрешили итти вместе. Они шли локоть к локтю, небольшой дружной ватагой, так, как идут часто комсомольцы, возвращаясь с собрания. Много надо было сказать друг другу. Но все восемь молчали. Все погрузились в свои думы. В свои последние думы… И только снег скрипел под ногами.
Выглянуло розовое солнце и осветило крыши маленьких волоколамских домов.
— Солнышко, — обрадованно прошептала Шура, прижимаясь всем телом к подруге, — Женька, солнышко… Женичка… мы погибнем, но нас не забудут, правда? Скажи мне что-нибудь, Женя.