Машина приехала за ней без четверти два. Она устроилась на заднем сиденье за широкой спиной Бум-Бума Риэрдона, который вел машину. Бум-Бум с сомнением посмотрел на нее.
— Мне кажется, в этом платье вы через забор не перелезете, — как всегда ворчливо заметил он, но она уже привыкла не обращать внимания на его недовольный тон.
— При чем тут забор? Я думала, мне придется взбираться по пожарной лестнице. С этим я справлюсь! — Она выбрала свой наряд, чтобы доставить удовольствие Джеку, а не преодолевать препятствия. — Правда, замечательно, что Джек победил?
— Конечно. Но я никогда не сомневался, что он победит.
“Да, — подумала она, — похоже, никому из окружения Джека даже и в голову никогда не приходило, что он вдруг может не получить то, что хочет, будь то Мэрилин Монро или пост президента”.
— Как у него настроение? — спросила она.
— Нормальное. Мы организовали в его честь небольшую вечеринку, прямо в квартире. Сенатор пил пиво, а мы пели “Когда ирландец улыбается”.
— Как здорово. — Жаль, что ее там не было. Ей так хотелось, чтобы ее окружали такие же преданные и верные люди, как друзья и помощники Джека. — Я так понимаю, вы и в Белом доме будете рядом с ним, если он победит на выборах.
— Он победит. — Она совсем забыла, что никто из окружавших Джека людей ни разу не сказал “если он победит”.
Она пригнулась, сидя на заднем сиденье, когда они проезжали мимо целой армии журналистов и телерепортеров, которые столпились перед домом. Такого количества работников прессы ей не приходилось видеть, даже когда она сама появлялась на публике. Машина свернула в темную аллею и почти сразу остановилась. Там ее уже ждали двое полицейских и еще двое каких-то мужчин в темных костюмах. Один из полицейских посветил фонарем, и она увидела забор. Ее охватил ужас — она не представляла, как сможет перелезть через забор в своем узком платье.
— Как же я полезу? — прошептала она. Мужчины нервно поглядывали в ту сторону, где кончалась аллея, словно в любой момент оттуда могли появиться телерепортеры с камерами.
— Здесь нельзя долго стоять, — проговорил один из мужчин, явно нервничая. — Вам следовало надеть джинсы.
— Жене своей будете указывать, как одеваться, — раздраженно ответила она.
Какое-то мгновение все стояли молча, затем полицейские переглянулись. Один из них кивнул, вскарабкался на забор и спрыгнул на землю по другую сторону. Другой нагнулся и вытянул вперед сложенные чашечкой ладони. Она сняла туфли, перекинула их через забор и, хихикая, уперлась ступней в ладони полицейского. Он начал выпрямляться, а она в это время ухватилась руками за верхний край забора, затем, закрыв глаза, перевалилась на другую сторону и приземлилась в объятия второго полицейского. Он тут же опустил ее на землю. Они управились как нельзя вовремя: заметив какую-то возню в темной аллее, к ним спешно направлялись несколько репортеров.
Она подобрала свои туфли и с помощью полицейского забралась на пожарную лестницу, при этом ему пришлось посадить ее себе на плечи; туфли она по-прежнему держала в руках.
— Благодарю вас, — прошептала она. — Мой бывший муж тоже работает полицейским в Лос-Анджелесе.
— Я знаю, — сказал он. — Это Джим Доуэрти. Я передам ему, что видел вас.
— Только не говорите ему, что ваша голова находилась у меня между ног, ладно?
Он засмеялся.
— Всегда к вашим услугам, леди. Рад был помочь вам.
Дальше она полезла сама, взбираясь по лестнице как была, босиком, и стараясь не смотреть вниз, пока не оказалась перед раскрытым окном, из которого, перегнувшись, с широкой улыбкой во все лицо на нее смотрел Джек Кеннеди, кандидат в президенты Соединенных Штатов от демократической партии.
В своем кабинете Хоффа злым взглядом сверлил экран телевизора, словно надеялся подчинить своей воле то, что происходило в “Колизеуме” Лос-Анджелеса. Кеннеди выступал с речью, выражая свое согласие баллотироваться на пост президента. Лучи заходящего солнца светили ему в глаза, и он все время щурился — этот вопрос организаторы съезда явно не продумали.
В Детройте был уже поздний вечер, а Хоффа и его гость до сих пор не ужинали, потому что Хоффа решил дослушать выступление Кеннеди.
— Что это за чушь он нес про “новый рубеж”? — раздраженно спросил Хоффа.
Пол Палермо пожал плечами. Он восхищался изысканным вкусом Кеннеди, который был во многом схож с его собственным вкусом, а Хоффу в белых носках и с прилизанными волосами, как бы прорезанными глубокими бороздками, словно по его голове прошелся плуг, а не расческа, Палермо считал неряхой.
— Это что-то вроде “Нового курса” Рузвельта, — ответил Палермо. — Отличный лозунг. Звучит серьезно и убедительно, а реального содержания никакого.
— К черту его. Победит Никсон, вот увидишь. Я поставил на него.
Палермо знал, что так оно и есть, и в прямом, и в переносном смысле. Хоффа уже распорядился, чтобы все местные организации профсоюза водителей внесли определенную сумму денег в фонд избирательной кампании Никсона. Но Палермо не был уверен в том, что Никсон победит на выборах. Хоффа жил в другом мире. Он даже не подозревал, что есть люди, которые никогда не состояли в профсоюзах, — люди с высшим образованием, которые живут в загородных коттеджах и никогда не занимались физическим трудом. Они тянутся к тому прекрасному и изысканному, что в их представлении символизирует собой Джек, а также Джеки, что тоже немаловажно.
Чем больше Палермо размышлял над этим, тем больше крепла в нем уверенность, что Кеннеди победит. И тот факт, что у Кеннеди хватило мужества бросить вызов старейшинам партии, выбрав кандидатом на пост вице-президента Джонсона, лишний раз подтверждал правильность его выводов.
В обязанности Палермо не входило предупреждать Хоффу, что тот поставил не на ту лошадь, но некоторые вещи он все же должен был ему растолковать, а это было нелегко. Палермо смотрел на экран телевизора, ему очень нравилась изящная и энергичная манера выступления Кеннеди. Он слушал его речь с вохищением; злобные реплики Хоффы портили впечатление, но Палермо старался не замечать их.
Время от времени телевизионные камеры показывали, как реагирует аудитория на речь Кеннеди. Среди слушателей было много голливудских знаменитостей, и иногда камера задерживалась на ком-нибудь из них — еще один умный ход со стороны Кеннеди, подумал Палермо. На экране появлялись Фрэнк Синатра, Питер Лофорд, Сэмми Дейвис-младший, Шелли Уинтерз, Энджи Дикинсон, даже Мэрилин Монро. Она, не отрываясь, смотрела на трибуну, прижав руки к груди, словно мадонна, и, когда речь Кеннеди достигла кульминации, по ее щекам катились слезы. “Если это не обеспечит победу Кеннеди, — подумал Палермо, — тогда уж ничто не поможет!”