— Я плохо представляю себя в роли почтальона, раздающего аборигенам журнал “Федералист”, Джек, если я тебя правильно понял, — холодно ответил я. Джек прекрасно знал, что меня не интересует поприще вашингтонского чиновника, а пост директора Информационного агентства Соединенных Штатов — это ишачья должность. Директор ЮСИА не имеет прямого выхода на президента и постоянно испытывает на себе недовольство конгрессменов правого толка, которые требуют, чтобы из библиотек ЮСИА во всем мире были изъяты “Приключения Гекльберри Финна” и “Гроздья гнева”.
— Ты мог бы предложить мне что-нибудь поприличнее, — сердито продолжал я, даже не пытаясь скрыть своего недовольства.
Джек покраснел.
— Например?
Я не сомневался, что Джо информировал его о моем желании поехать послом в Лондон. В вопросах политики у них почти не было секретов друг от друга.
— Вообще-то я мечтал о Лондоне.
— Ты хочешь быть послом в Великобритании? — спросил он, качая головой. Некоторое время мы шли молча. Джек обдумывал мою просьбу, а может, просто делал вид, что размышляет. — Не знаю, Дэйвид, — заговорил он наконец. — Я не уверен, что должность посла в Лондоне… э… подойдет для тебя…
У него хватило такта не сказать, что я не подхожу для этой должности, но все равно я был в бешенстве. “Я заслужил право попросить то, чего мне хочется, и надеяться, что мою просьбу исполнят”, — думал я.
— Мне кажется, я справлюсь, — резко возразил я. — И считаю, что заслужил эту должность.
— Пожалуй. То есть, конечно, Дэйвид, в этом нет сомнений… Дай мне время поразмыслить о твоем предложении, хорошо?
— Да, конечно. — Я не собирался упрашивать Джека. Я был слишком горд и не мог опуститься до такого.
И все же я был глубоко оскорблен его неблагодарностью и, конечно же, сердился на него. Но главное, я чувствовал себя идиотом . К счастью, я никому, кроме Джо и Мэрилин, не рассказывал о своей честолюбивой мечте — слава Богу, что я никогда не обсуждал этот вопрос с Марией! Но у меня было такое чувство, будто меня обманули, словно Джек вычеркнул меня из круга своих близких друзей и помощников. И в то же время я презирал себя за то, что хотел остаться в этом кругу.
Должно быть, отголоски моих мыслей отразились у меня на лице. Джек положил руку мне на плечо и сказал:
— Я бы хотел, чтобы ты был рядом со мной, Дэйвид. Лондон — это слишком далеко. Ты же знаешь, как я ценю твои советы.
— Благодарю.
— И твою помощь. Если бы не ты, я не победил бы на съезде. — Он видел, что его льстивые речи не действуют на меня. — Я подумаю о твоей просьбе, Дэйвид. Обещаю. Мы скоро вернемся к этому разговору.
Мы еще некоторое время бродили по берегу, но между нами чувствовалась напряженность. Я говорил себе, что скорее всего Джек, посоветовавшись с отцом, предложит мне должность посла в Великобритании, и я наверняка соглашусь, но ведь его предложение будет исходить не от чистого сердца, и мы оба знали это.
Джек заметил, что я поеживаюсь в своей легкой спортивной куртке.
— Ты замерз, — сказал он. — Пойдем назад. — Мы повернули к дому, и он вздохнул. Теперь ветер дул нам в спину. — Все эти назначения на должности — такое противное дело, — поделился он со мной своими заботами, явно желая сгладить неприятный осадок от разговора. — Мне уже трое звонили, рекомендуя Эдлая на пост госсекретаря… Но это только через мой труп!
Хотя и неохотно, но я все же поддался желанию Джека использовать меня в качестве советника — было ясно, что именно в этой роли он и хотел меня видеть.
— А Бобби? — спросил я.
— А что Бобби? Я с удовольствием поставил бы его во главе госдепартамента, и он великолепно справлялся бы с этой работой, но об этом не может быть и речи. Я думал назначить его министром обороны, но это тоже вызовет недовольство…
— А он что хочет?
— Бобби? Он и сам не знает. То он хочет занять какой-нибудь ответственный пост в администрации, то говорит, что уедет из Вашингтона и станет учителем… А что, если назначить его министром юстиции?
Забыв про свой гнев, я присвистнул от удивления.
— Вот это сюрприз! Все же считают его безжалостным человеком…
Джек засмеялся.
— Бобби не более жесток, чем я. Он просто очень робкий, вот и все. А перед камерой он старается это скрыть, поэтому все и думают, что он безжалостный. Вообще-то это мысль, как ты считаешь? Назначить его министром юстиции? Это многих заставит вздрогнуть и вести себя осмотрительнее.
— В том числе и Эдгара Гувера.
— А? — На его лице появилось загадочное выражение, словно он собирался открыть мне какую-то тайну. — Откровенно говоря, Дэйвид, мне кажется, пришло время отправить Гувера на пенсию.
Мы уже подошли к дому — слава Богу! Мои пальцы посинели от холода.
— Ты уверен, что это необходимо? — спросил я.
Джек остановил на мне свой взгляд, и впервые я ясно осознал, что его действительно избрали президентом. В его глазах застыло незнакомое мне выражение твердой решимости, губы плотно сжаты, словно высечены из гранита.
— Да, — резко ответил он. — Абсолютно уверен.
Джек открыл дверь, и на меня пахнуло теплом от огня в камине. Женщины семейства Кеннеди над чем-то громко смеялись.
— Наступила пора перемен, — сказал он.
Она проснулась в незнакомой комнате. Мысли в голове путались, все тело болело. Она лежала голая на холодном полу. Последнее, что она помнила, это ее собственный крик: “Что вы делаете, я — Мэрилин Монро!” Потом дверь захлопнулась, в замке повернули ключ.
Комната была маленькая. В ней стояли только обычная больничная койка с привинченными к полу ножками и тумбочка, которую тоже нельзя было сдвинуть с места. На окно с матовым стеклом была поставлена сетка из железных прутьев, чтобы человек, помещенный в эту комнату, не мог выброситься из окна или разбить стекло. Крошечная ванная не имела двери, а зеркало, накрепко привинченное к кафельной стене, было сделано из небьющейся пластмассы. Это была самая настоящая тюремная камера, если уж называть вещи своими именами, но она не хотела думать об этом.
Она лежала, вспоминая, каким образом попала сюда, в “Пэйн Уитни”. Все началось, когда она вернулась в Нью-Йорк после окончания съемок фильма “Неприкаянные”. Артур собрал свои вещи и уехал из их квартиры на Пятьдесят седьмой улице. Он даже не взял с собой ее фотографию, которую она подарила ему в Лондоне, и от этого она чувствовала себя еще хуже.
Через неделю она поехала в Роксбери, чтобы забрать свои вещи из дома, который теперь уже принадлежал только Артуру. Со слезами на глазах она прощалась с Хьюго — эту собаку они купили тогда, когда у них еще был шанс наладить семейную жизнь. Возвращаясь из Роксбери домой во взятой напрокат машине, она всю дорогу ревела. Стояла холодная погода, но она опустила стекла в машине: ей казалось, что она задыхается.