Потому супруга правителя просто поджала губы и отвернулась.
А обсуждение женских прелестей шло полным ходом. Перебирались имена всех придворных дам, почти всех принцесс, даже супругу Армана-Улла упомянули, хоть это и было рискованно. Кто-то громогласный уже воспевал узкие бедра и высокую грудь последней любовницы правителя, а у кого-то дело шло к дуэли.
– Тихо! – крикнул один из лордов, молодой и шумливый Фарндо, вскакивая с места (вопиющее нарушение этикета, но правитель, поглощенный спором, не обратил на это внимания). Двадцати четырех лет от роду Фарндо стал полновластным хозяином огромных владений и всегда любил поразвлечься. Он посещал все балы и пиры, симпатизировал Руину, считал его верхом изящества и старался во всем ему подражать. – Уж если кто и может судить о женской красоте, так это его высочество.
– Руин, скажи! – крикнул еще один юный шалун благородных кровей. Видно, он выпил сверх меры, раз счел возможным обращаться к принцу на «ты» и по имени.
Арман-Улл нахмурился.
Большинство дам переглянулось с кислым видом. Принц, конечно же, назовет свою матушку красивей шей дамой провальского двора. Кого же еще? Если говорить откровенно, Дебора Диланэй была прелестной женщиной. Небольшого роста, с пышными формами и роскошными темно-каштановыми локонами, она обладала поистине очаровательным, по-детски трогательным личиком, огромными синими глазами, маленькими изящными ручками и ножками – и на редкость стервозным характером. Некоторые – самые снисходительные – полагали, что она стала та кой из-за вынужденного супружества с человеком, которого терпеть не могла. Арман-Улл ведь никогда не скандалил с женой – он ее просто бил, поэтому, досаждая нелюбимому мужу, Дебора могла прибегать лишь к мелким пакостям, и то нечасто.
В оковах безнадежно-тоскливой жизни, в тисках насилия характер, конечно, не улучшается. Только никто в Провале супругу правителя не жалел. И не любил.
Кроме ее детей.
И уж этого триумфа у Деборы никто не смог бы отнять. Руина знали как человека с безупречным вкусом. То, что он назовет красивым, прослывет таковым надолго. Сам того не желая, предпоследний сын провальского властителя стал законодателем моды. Леди Диланэй, позабыв, что спор о женской красоте неприличен, слегка приосанилась.
А душу Руина донимали противоречивые чувства. С одной стороны, эта толпа жадных, похотливых придворных, которые и на этот раз надеются поразвлечься за чужой счет, вызывала его омерзение. Хотелось встать и отхлестать их по жирным щекам. А начать с отца. Одновременно принц чувствовал, как растет в глубине сердца раздражение против матери, которая никак не может научиться быть последовательной, на сестру, взгляд которой всегда выражал испуг. Моргана могла бы быть потверже.
Он и сам в эту минуту не понимал, что хочет невозможного. Откуда ей, выросшей в атмосфере тирании, научиться гордости и силе? Руин не был вспыльчив, но если уж в нем зарождалась злоба, то она становилась всеобъемлющей. Может, оттого он и принял вызов, и встал, готовый отвечать, хотя в любом другом случае просто проигнорировал бы подобный вопрос.
Принц чувствовал на себе внимательные, рассеянные или хмельные взгляды. В нем гуляла будоражащая кровь удаль.
– Что ж. Хотите знать мое мнение? Извольте. Я считаю, что самая прекрасная женщина в Провале – это моя сестра. Моргана.
На миг в трапезной стало тихо. В абсолютной тишине было слышно, как жужжит, стучась о стекло, большая муха. Моргана, решив, что ослышалась, подняла на брата недоумевающий взгляд.
– Хе, – вырвалось у правителя. Он нагнулся чуть вперед. – Я не ошибся? Ты назвал свою сестру?
– Да. Моргану.
Арман-Улл вздернул голову, медленно, словно марионетка в руках кукловода, завалился назад, на спинку трона, и расхохотался. Это стало сигналом к общему веселью. Грохнули все разом. Мужчины, не стесняясь дам, разевали рты, размахивали руками и хлопали себя по коленям, дамы, забыв об этикете, заливались чуть ли не жеребячьим гоготом, и даже супруга правителя, мать злосчастной дурнушки-принцессы, рассмеялась, снисходительно посмотрев на покрывающуюся нервными алыми пятнами дочь.
Моргане стало жарко. Она хватала ртом воздух, проводя взглядом по лицам окружающих, ища хоть в ком-нибудь каплю жалости, но видела только рожи, которые хохот делал еще омерзительнее. Все они смеялись над ней, не стесняясь, тыкали пальцами, и от ужаса и стыда девушка даже не могла заплакать.
– Что-то у тебя со вкусом не то, Руин, – едва переводя дыхание, бросил один из его сводных братьев, окатив Моргану таким взглядом, что та не удержалась – спрятала лицо в ладонях. – Явно.
– У меня со вкусом все нормально, – холодно ответил принц, поправляя прядь черных, как вороново крыло, густых волос. – Я вижу в своей сестре такую красоту, какой вы не можете себе представить. Ваше неумение видеть – ваша беда.
– Неумение видеть? – прыснул уже успевший изрядно выпить Оулер, любимый сын Армана-Улла, другой сводный брат Руина, чуть постарше его. – Да на эту коровищу и смотреть-то противно. Одно хорошо – корма, есть куда пнуть. Если морду завесить.
А смех накатывался волнами, и в конце концов несчастная принцесса не выдержала – она забыла и о церемониале, и о традициях – вскочила, не дождавшись разрешения отца-властителя, опрокинула свое кресло и затравленно взглянула на брата, так жестоко посмеявшегося над ней. Во взгляде ее ясных, чудесных глаз не было ненависти, как, впрочем, никогда не бывало, только жалоба, похожая на недоумение щенка, который не понимает, за что его побили. Моргана рванулась из-за стола, споткнулась о кресло и упала – хохот стал еще громче. Она вскочила и, преследуемая улюлюканьем толпы, бросилась из трапезной.