— Восемь месяцев, — вежливо уточнил Эдуард.
— Как я понимаю, многое изменилось за эти восемь месяцев? У вас теперь совсем другой стиль. Ваши картины теперь… не такие светлые, как раньше. Как вы можете прокомментировать эти изменения?
Эдуард посмотрел на гостей, которые медленно расхаживали взад-вперед и изучали картины, иногда подолгу останавливаясь перед очередным полотном.
— Я пришел к выводу, что так будет честнее, — ответил он коротко.
— Честнее? — переспросила Адриана. — Вы хотите быть честным с вашими поклонниками? С критиками?
— Я хочу быть честным с самим собой. То, что думают о моем творчестве мои поклонники и мои критики — это их личное дело.
Адриана натянуто улыбнулась и спрятала диктофон в сумочку.
— Я слышала, что у вас много планов, господин Мун. В частности, вы хотите открыть собственную школу живописи, в которой будут специальные классы для детей с ограниченными возможностями, а также для детей, родители которых стеснены в средствах. Это на самом деле так?
— Да.
— Это будет первая школа живописи в Треверберге, если я не ошибаюсь?
— Да.
— Мы слышали, что ваш проект будет финансировать мисс Паттерсон… это правда?
— Да.
Эдуард явно не был настроен на интервью — это было понятно по односложным ответам и прохладному тону. Пару секунд Адриана сконфуженно молчала, а потом ей улыбнулась удача: стоявшие рядом с нами гости расступились, пропуская вперед Изольду Паттерсон и Уильяма Барта.
— Легка на помине, — прокомментировала происходящее Мара и добавила язвительно: — Выставка — отличный повод выгулять очередное платье за тысячу евро.
— Господин Мун, — обратилась Изольда к Эдуарду, — похоже, длительный творческий отпуск пошел вам на пользу. Картины чудесны. Я решила приобрести одну, но мы еще не посмотрели все, так что, скорее всего, мне понравится что-нибудь еще.
— Спасибо, мисс Паттерсон. Похвала ценителя живописи приятна вдвойне.
Адриана воспользовалась короткой паузой и заговорила с Изольдой.
— Мы с господином Муном как раз обсуждали будущий проект школы живописи, — сказала она. — Вы будете финансировать его, мисс Паттерсон, если я правильно понимаю. Вы можете коротко рассказать о причинах такого решения?
Я готова была поклясться, что от официального тона этого вопроса у Изольды заныли зубы, но воспитание не позволило ей продемонстрировать подлинные чувства, а поэтому она улыбнулась — совершенно искренне, так, как улыбалась многочисленным журналистам и фотографам — и кивнула.
— Конечно, мисс Гейбл. Я думаю, что лучше вложить деньги в проект школы живописи для детей, которые не имеют возможности учиться в других городах или же в школе имени Уильяма Тревера, чем в проект сто двадцать пятого дворца культуры или тысячной сети отелей. Так и запишите. Слово в слово.
— Когда вы планируете начать реализацию своих планов?
— Не люблю откладывать дела в долгий ящик. Думаю, что мы начнем уже на следующей неделе. Извините. — Изольда повернулась к своему спутнику и протянула ему чековую книжку. — Билл, пожалуйста, купи ту картину с замком. Я буду спокойна только тогда, когда ее упакуют и напишут на ней мой адрес. И не торгуйся: это производит плохое впечатление, когда речь идет о произведениях искусства. Тут выставка, а не аукцион.
Воспользовавшись моментом, Эдуард отошел от Адрианы на безопасное расстояние, и мы последовали за ним.
— Если сама Изольда Паттерсон покупает у меня картины, значит, выставка удалась, — улыбнулся он.
— Да я бы сама не отказалась приобрести парочку. — Мара скользнула взглядом вдоль стены. — Не знаю, что у тебя щелкнуло в голове, но теперь ты рисуешь на порядок лучше, чем раньше! Дурное влияние Кристиана, а?
Эдуард рассмеялся, остановился у одной из картин и сделал нам знак приблизиться.
— Если уж на то пошло, посмотрите: вот одна из его картин. Ни у кого из современных художников нет такого мазка кисти — слишком размашистый и тяжелый. Сразу видно, что это очень опытная рука, и что человек рисует не один год и даже не один десяток лет.
— Что тут делают его картины? — поинтересовалась Мара.
— После отъезда он отдал мне часть полотен и дал свое согласие на то, чтобы их выставить. Если нам удастся их продать, то деньги пойдут на проект школы, а кто-то приобретет великолепную картину.
На картине были изображены две женщины: блондинка в светлых одеждах и брюнетка в черном. Они стояли лицом к лицу и искренне улыбались друг другу. Блондинка держала руки на виду: они были повернуты ладонями вверх в доверительном жесте. Брюнетка же держала руки за спиной и сжимала в пальцах кинжал с тонким лезвием.
— Безоружный свет и вооруженная тьма, — раздался за нашими спинами незнакомый женский голос, и я обернулась для того, чтобы разглядеть его обладательницу. — Тьма всегда на страже и защищает свет или же просто пользуется его наивностью для достижения своих эгоистичных целей? Я склоняюсь к последнему, а вы?
Светловолосая девушка в темно-синем платье из тяжелого бархата подошла к картине, прикоснулась к раме, осторожно провела по ней пальцем и остановилась в правом нижнем углу холста — как раз в том месте, где знакомым мне готическим почерком был выведен инициал «В».
— Каждый, кто видел его картины, говорит, что он гений, — продолжила девушка. — Они говорят: в этих картинах скрыто что-то мистическое, слишком большое для того, чтобы обычный человек смог постичь их истинный смысл. Интересно, он гений даже среди бессмертных?
Затянувшуюся паузу прервал Эдуард.
— Он на самом деле очень талантливый художник. Самый талантливый из тех, кого мне доводилось встречать. Мало кто понимает его работы, но те, кто понимает, признают, что это — поистине бездонная глубина.
— Я видела ту картину, что ты рисовал с моей фотографии, Эдуард. Очень мило, что ты решил ее выставить. Правда, в компании таких полотен она смотрится немного нелепо, но это ничего. Вижу, Винсент тебя вдохновил?
— Простите, мы знакомы?
Девушка подняла глаза к потолку и задумалась.
— Хороший вопрос, Эдуард. Мне следовало бы ответить «да», но, если тебе так будет удобнее, можешь считать, что сейчас мы познакомились заново. — Она посмотрела на Мару. — Танец мне очень понравился, вакханка. Жаль, что я не смогла принять участие.
— Да кто ты такая, черт побери? — не выдержала Мара. — Это уже не смешно!
— Попробуем угадать? Даю три попытки. — Она перевела взгляд на меня. — Начинай, Лорена.
— Дана? — осторожно предположила я, решив не спрашивать, откуда она знает мое имя.
Девушка сделала скучное лицо.
— Нет. Но то, что ты приняла меня за карателя, не может не льстить. Вторая попытка?
— Анна? — снова заговорил Эдуард. Он буквально выдавил из себя это имя: то ли ему не хотелось его произносить, то ли не хотелось верить в то, что он прав.
— Ты говоришь таким тоном, будто и вовсе не рад меня видеть?
Она отошла от картины, сделала пару шагов в сторону Эдуарда, и он невольно отступил назад.
— Боюсь даже спросить, но… — начал он.
— Если говорить понятным вам языком, то я немного преобразилась. Тебе нравится мое новое тело?
— Ты пришла… за мной?
Анна поморщилась.
— Либо ты думаешь слишком много о себе, Эдуард, либо недооцениваешь меня. Я ведь отпустила тебя, так? Было бы глупо приходить за тем, кому я по доброй воле дала идти. А вот за тобой, — она посмотрела на меня, и я инстинктивно схватилась за серебряный браслет: подарок Винсента остался при мне, — я вполне могла бы прийти. Но ты меня тоже не интересуешь. Равно как и вакханка.
— Тогда зачем ты приехала? — спросил Эдуард. — Поздороваться? Посмотреть картины?
— Да, — кивнула Анна. — Я люблю твои картины, ты ведь знаешь. Теперь они стали еще лучше, приятно видеть твой творческий рост. Я была бы рада остаться, но дела зовут меня… игра скоро начнется, и мне нужно сделать свои ставки.
— Игра? — переспросила я. — Какая еще игра?
— Большая игра, Лорена. Очень большая игра.