Дождь не прекращался. Потоки воды неслись с гор в долину. Безопасно, надежно ли убежище Антона? Небольшой костер едва теплился. Снаружи стояла тьма. Антон поднялся со своей лежанки, вытащил сено, закрывавшее вход в пещеру. Дождь продолжался. Такой дождь очень полезен для виноградников: ягоды наливаются соком. Но когда слишком много влаги — плохо. А если дождь будет лить с такой же силой и завтра? Опять промочит до костей...
Антон улыбнулся. Может, все будет хорошо? Мать увидит, как он переменился. Он вспомнил ту темную ночь, когда после многих напряженных, трудных дней постучался в родной дом. Мать будто ждала его, так как открыла сразу. Увидев, что он не один, она подавила волнение, смахнула навернувшиеся на глаза слезы и только прижала свои натруженные руки к сердцу. Потом по-хозяйски усадила всех. Она знала, что они устали. Начала суетиться. Быстро поставила на стол все, что было. Антон просил ее не волноваться, не беспокоиться, объяснил, что продукты у них есть, все есть. И Димо — политкомиссар и Страхил — командир отряда подтвердят это. Но какими словами можно успокоить материнское сердце?.. Когда они уходили, мать проводила их до порога, не уронив слезинки. Потом остановилась, оглянулась и с гордостью сказала:
— Будьте живы и здоровы! Берегите себя!
И они пошли. Им предстоял долгий и трудный путь, полный неизвестности и коварства.
— А ты, сынок, — догнав его в саду, проговорила она, — сражайся стойко, не роняй чести. Слышишь?
— Слышу, мама! — обернувшись, ответил Антон.
Мать схватила его за руку и погладила, и в этом жесте были все материнские тревоги и переживания, ее теплота и ласка.
— Прошу тебя, не сдавайся живым. Крепко держи в руках свое оружие!
Долго после этого Антон ощущал прикосновение горячей материнской руки. В дорогу она сунула ему в карман два куска сахара, как это делала всегда в детстве. Может, она до сих пор считала его мальчиком?..
Выйдя из своего убежища, он направился к лесу. Лес — это скатерть-самобранка, в лесу все есть. Антон шел, раздвигая ветки. Сухие сучья с треском ломались под ногами. Стараясь не шуметь, он шел медленно, осторожно обходя каждый кустик. Сколько времени ему придется остаться среди скал? Хорошо, если только эту ночь. А если десять или пятнадцать суток?..
Он упорно приносил одну за другой охапки хвороста и никак не мог остановиться. Втискивал их под тесный навес своего убежища и снова шел за очередной охапкой. Аккуратно уложил их возле стен. «Пусть, — рассуждал он, — хватит на десять суток, а если останется, пусть им воспользуется кто другой. Сюда будут приходить все товарищи из отряда...» Он обязательно расскажет об этой маленькой пещере, нарисует, как к ней пройти; люди, очевидно, никогда ею не пользовались, но она очень удобна...
Он лег на сено. «Операция закончилась!» — подумал он, а затем произнес это вслух: ему хотелось слышать живой человеческий голос, его начало угнетать чувство одиночества.
«Пока темно, надо подумать и о питании...» — решил он и снова вылез наружу. Посмотрел в небо, на темный лес, шумевший от непрекращающегося дождя, на горы, окутанные облаками.
Болели неги и руки, ныла от усталости поясница, в голове шумело, в желудке было пусто. Он направился вдоль кустов, наполняя карманы кизилом. «Хорошо, что кизил есть. Кто-то в отряде говорил, что запасов одной белки может хватить двоим людям на целую неделю. Завтра можно поискать и беличьи дупла, но жаль — будет светло...»
Антон приблизился к дикой груше, ощупал низко склонившиеся ветки, пошарил на земле под деревом, но никаких плодов не обнаружил. «А ведь должны быть! Кто знает, может, где-то совсем рядом, в нескольких шагах, растет дерево, на котором красуются румяные, сочные яблоки?.. Однако стоп! Эдак можно и обнаружить себя. Хватит! В пещере есть около килограмма кизила, да еще наверняка больше двух собрал. А еще ломоть хлеба и два куска сахара. Чего же еще?» — озираясь по сторонам, рассуждал он. Медленно, осторожно Антон возвратился к пещере и прилег на сено.