Тут «беглец» вдруг отвернулся, бросился вниз лицом на землю и долго лежал так, не произнося ни слова, только плечи его вздрагивали. Потом он опять сел и медленно, с остановками рассказал, как сын бросил ему хлеб и стал прогонять с глаз.
— Значит, сын считает меня бандитом и мародером? Вот я тебя и спрашиваю, Калин, почему ты мне веришь, почему рискуешь? Я мог ведь и на самом деле стать бандитом...
— Нет, ты не бандит и не будешь им! Если уж ты раньше не запачкал своих рук в крови человеческой, то теперь и подавно не захочешь делать этого. Ясно тебе, товарищ?..
Не знаю, как для него прозвучало это слово «товарищ», но он вдруг закрыл лицо руками и горько заплакал, весь затрясся, а когда немножко успокоился, сказал:
— Извини, я у тебя все сигареты искурил, но, если можно, дай еще одну...
Он прикурил, минуты две-три помолчал, собираясь с мыслями, а потом продолжал:
— Так я расстался со своим сыном. Подошел я к лесу и чувствую, как во мне все дрожит. И так мне стало его жалко! А сын уже взрослый, пора в армию идти. Мне хотелось крикнуть ему, вернуть, рассказать, кем я стал, но... я дал слово молчать. Не знаю, как сдержал себя. Постоял и ушел. Начало смеркаться. Я шел долго. Уже восток загорелся. Оказался в Дряновской околии. Осмотрелся. На траве появилась роса. Значит, пора куда-то прятаться. Вышел к вспаханному полю, возле леса увидел шалаш. Кругом ни души. Решил здесь остаться на день, а когда смеркнется — отправиться на встречу. Забрался в шалаш и лег. Как уснул — не заметил: очень устал. Проснулся от сильной жажды. В горле пересохло, очень хотелось пить. Раскинув умом, решил: раз есть поле, значит, должен быть и родничок. Найдя воду, вволю напился — и опять в шалаш. У меня мелькнула мысль: «А если меня кто видел?» И действительно, когда солнце начало клониться к западу, я услышал сквозь сон: «Сдавайся! Сдавайся!»
Вскочил словно ужаленный. «Пришел конец, — решил я и молча стал ждать. — Но за что, добрые люди? — мысленно спрашивал я. — Все кончено!» Прислушался, стараясь выяснить, сколько их... Голосов слышалось много. «Значит, окружен, — решил я. — Эх, но почему сейчас?» Мне кричали: «Сдавайся, или бросим гранату!» — а я не знал, что предпринять. Ближе всех слышался очень знакомый голос. Прислушался внимательнее. Дак как же это я сразу не узнал! Ведь это Борика! Он меня допрашивал раньше. — Ты сдался им, не так ли? — вконец расстроенный, взволнованно спросил я и представил себе, как Борика собирал местных жителей для поимки «бандита».
— Кто, я, что ли? — удивился он.
— Да ты, конечно, кто же еще...
— Нет! Какое я имел право? Испугался, конечно, не буду душой кривить. Они кричали, но я молчал, стараясь не обнаружить себя, а сам думал: «Перехитрили меня твои люди, нет выхода... Сдаться? Борика ничего не знает обо мне. Могут убить или отвести в околийское управление — и тогда все кончено. Выходит, не выполнил я своего обещания...» А ты будешь ждать и думать: «Обманул он меня. Надул, подлец, чтоб ему...» Так я рассуждал, а сам смотрел, не показывается ли кто снизу. Там был обрыв, а еще ниже — свежая пашня. Мгновенно решил: «Сигану туда и в лес. Только надо момент выбрать...» Улучив момент и решив — была не была, я выскочил из шалаша и прыгнул вниз... Поднялась стрельба, засвистели пули. Я понял тут, что ты ничего не говорил Борике обо мне, иначе бы он прекратил стрельбу: ведь он наверняка узнал меня...
Но пронесло и на этот раз. А дальше было только бегство. Как только вскочил я в лес, ощупал себя, не ранен ли. А потом — вниз, потом — в горы, и не заметил, как заблудился. Это не Пирин, там другое дело... Потому и запоздал. Ты уж прости...
Я слушал, смотрел на него и думал о том, как мало иногда надо человеку: одно слово, один жест или взгляд — и он засияет с необычайной силой, согретый доверием. А может превратиться и в лед, высохнуть, сгореть ни за что, безо всякой надобности... Доверие! Не в нем ли суть счастья и несчастья? Может ли зло породить доверие, а недоверие — добро?..
— К сожалению, раньше я не задумывался над тем, что такое людская доброта. Я видел столько злобы, что потерял веру в человека, а ее нельзя терять... Жаль, что я так долго отравлял свою душу...