— Старший спит, господин начальник!
— Возьми этого и убирайтесь отсюда! Отведи его на окраину и брось!
— Так точно, господин начальник! Но... — И он тут же спрятал свою заговорщическую улыбку.
— Без всяких «но»! — отрезал начальник и, повернувшись к Антону, сказал: — Если умный — через некоторое время сам найдешь меня. Ясно?
Начальник направился к выходу. Прогнившие доски прогнулись и заскрипели, висевшая лампа закачалась, и на стенах затрепетали тени.
— Ну давай, парень! Тихо! Тихо! — услышал Антон чей-то шепот, но не узнал голоса.
Коридор был пуст и темен. Безлюдный двор потонул во мраке зимней ночи. Забор стоял невысокий, но Антона пришлось приподнять. С трудом перевалившись на другую сторону, он уткнулся головой в снег и от бессилия не мог пошевелиться. Юноша чувствовал, как у него горели ноги, и, вероятно, поэтому ему было приятно лежать на снегу.
Антону вновь почудилось, будто его качают в колыбели. Кто же это?
Придя в себя, он понял, что кто-то взвалил его себе на спину. Во всем теле Антон ощущал сильную слабость, на этот раз, очевидно, от радости и согревающей душу надежды на спасение.
Неужели он вырвется на свободу? Вероятно, все это — сон! Слева послышался разговор. Человек с Антоном на спине метнулся в темный проезд около перекрестка, и оба затаили дыхание. Что это?! У полы кожаной куртки в Антона упиралось и время от времени постукивало нечто такое, что ему в этот момент нужно было больше всего.
Рука потянулась к чужому карману и нащупала сталь пистолета. Она была холодной, леденящей, но — удивительно — Антон от прикосновения к ней вдруг почувствовал, как его приятно обдало теплом и прибавило бодрости.
— Пошли!
Антон молчал. Да, это был полицейский агент, постарше того, молодого.
...Двигались один за другим. Первым шел Мануш. Под ногами скрипел снег, и его предательский скрип сопровождал партизан всю дорогу. Привалов не было, и люди, стиснув зубы, продолжали идти вперед. Шли молча, поскольку говорить строго запрещалось. Когда они стали пересекать проселочную дорогу, послышался шум приближавшегося мотоцикла, а затем на повороте блеснули фары грузовика. Партизаны залегли в кустах и замерли. Мотоцикл пронесся мимо, потом свернул с дороги и остановился. Свет фары мотоцикла оставался включенным и, прорезая серые сумерки, указывал путь грузовику с плотно закрытым брезентовым верхом. Машина прорычала, очевидно буксуя, и тоже остановилась.
Из кабины и кузова выскочили четыре человека в военной форме. Цель была очень удобной. Мануш застрочил из автомата. Нажал на спусковой крючок и Антон. Он стрелял до тех пор, пока не кончились патроны, а когда юноша стал перезаряжать свой пистолет и посмотрел в сторону мотоцикла, то увидел его уже исчезающим в сумерках.
В кузове лежали трое мужчин со связанными руками и ногами. Антон яростно развязывал веревки. Освободившись от оцепенения, люди заплакали: столь неожиданным было пришедшее спасение. Но радоваться не было времени: на выстрелы могли нагрянуть другие полицейские.
— Это наши! Конец мучениям!..
Среди освобожденных находился седой мужчина лет пятидесяти. Его лицо было все в синяках; видимо, его мучили больше всех. Освобожденных отправили к месту, куда за ними должны были прийти наши товарищи. Двое партизан отправились за продовольствием. Они осторожно обходили посты, скрытые засады, перебирались по скованным льдом речкам... А потом был чудесный привал у старика Косты. Запах домашнего хлеба... Хлеб и сало — за этим они приходили сюда. Продовольствие надо было обязательно доставить в отряд.
Старик Коста знал Кременскую мельницу. Он обещал пригнать двух нагруженных мулов. На всякий случай у старика было разрешение на передвижение по всей околии, но он хорошо знал и как скрытно пройти.
...А потом один направился к Тешово. Что может быть страшнее путешествия по заснеженным полям и темным лесам? Требовалось пройти через Папаз-Чаир и Млаки. А где противник? Вот-вот грянет выстрел... И он тоже ответит на него. А потом?.. К старухе Янинке он пришел сильно замерзшим и сразу же опустился на скамейку возле стены. Изумленная Янинка дала ему хлеба и, крестясь, посмотрела на его румяное, покрытое пушком лицо, которого еще не касалась бритва.
— Господи боже, пресвятая богородица! Поди, мать его плачет по нем! Сохрани его, господи!..
— Ну, ты жив?
Антон приоткрыл глаза и увидел над собой небо. Агент положил его голову к себе на колени и вглядывался в лицо юноши.