— На этот вопрос ответите вы, господин начальник! Но не сейчас, а когда придет Красная Армия и вас будет судить народный суд!
— Наивный ты! Придет ли Красная Армия, не знаю, но вот твоя молодость уже загублена, прежде чем ты смог воспользоваться ею против нас!
— Не понимаю, чего вы боитесь, господин начальник?
— Бегаете по горам, подрываете общественный порядок, а потом обвиняете полицию, что она преследует вас!
— Какой порядок? Ваш, господин начальник? Мы ушли бороться в горы, чтобы создать в стране новый общественный порядок!..
— Глупости! Ваша борьба — это тоже борьба за власть! Знаешь, что произойдет, если настанет день, о котором ты мечтаешь? В борьбе за власть вы перебьете друг друга!
— Нет! Нет!..
Антон и на самом деле закричал так сильно, что испугался. Не во сне ли он? С кем это он говорил? Ах да, с полицейским начальником. С тем, кто изменил своей совести, своему народу. И почему вдруг ему захотелось рассказать этому господину о том жестоком и кровавом хаосе гражданской войны в России? Читая «Тихий Дон», Антон с удивлением спрашивал себя, какой силой нужно обладать, чтобы так крепко встать на ноги и поднять из руин огромную русскую землю. Хаос ли это? Нет! Это — как мощный толчок землетрясения, в результате которого из глубины веков поднимается океан человеческой смелости. И трудовой народ сбрасывает своих господ, чтобы построить новую, свободную жизнь...
Антону хотелось сказать этому полицейскому начальнику, что именно теперь настало время перемен, пришло время для угнетенных подняться на предопределенные им историей высоты. И разве это не самый справедливый, не самый гуманный и закономерный порядок?.. Полицейский начальник обрек себя обслуживать отмирающее, а он, Антон, не пощадит жизни во имя грядущего, и в этом различие между ними. Что же касается полицейских преследований, то, как любил говорить учитель физики Ненков: «Всякое действие имеет равное и прямо противоположное противодействие...»
— Наша власть будет самая гуманная, самая справедливая, которую когда-либо знала история, — увлеченно говорил Страхил перед жителями Корницы. — Наша власть будет такой же, как в Советской России, — властью человеческой правды...
«Не время ли принять белые таблетки? Или желтые?.. Ведь прошло уже четыре часа; а потом — белые... Может, боль уменьшится. Хоть бы поскорее. Хорошо, что меня считают погибшим. Остался ли еще кто-нибудь живой? Конечно, кто-то еще уцелел. Не может быть, чтобы все погибли. Я найду уцелевших товарищей, и мы снова будем вместе. Сейчас посмотрю на часы... Это у меня память об операции в Гайтаниново. Взяли их у прокурора, приехавшего в гости к своим родным. Он сопротивлялся:
— Не имеете права! Господа, вы совершаете беззаконие! Это наказуемо...
Страхил заплатил за карманные часы с цепочкой пять тысяч левов, поскольку они были марки. «Омега». Он написал и расписку для предъявления в полицию о том, что господин прокурор добровольно не отдал партизанам свои часы и что они были взяты у него насильно...» Страхил подарил часы Антону. Это были его первые в жизни часы. Как он радовался этому подарку!.. «А может, у часов небольшое повреждение? Отдам их матери, пусть снесет в город... Где она сейчас?..»
— Смилуйся, господин офицер, дай позволение! Поп Илия согласен, но говорит: спроси начальника! Ведь мы христиане, господин капитан...
Офицер в новенькой, сдвинутой набок, как у гимназиста, фуражке глядел на узелок в руках женщины, одетой во все черное, и молчал. Восковая свеча, букет сухих базилик, завернутых в хлопчатобумажный белый платок, глиняная чаша с тлеющими угольками и дымящимся ладаном напомнили ему о том, как в детстве мать хотела привести его на точно такое же погребение бесследно исчезнувшего отца. Но он испугался и убежал.
— О каком погребении, собственно, идет речь? — равнодушно спросил он.
— Конечно, и он был грешником, господин офицер!.. Но родила его я, и я предам богу... Пусть только одну одежду... В одну могилу с его отцом, чтоб они были вместе... — продолжала лепетать Илинка, склонившись перед офицером.
Капитан смутился. Впервые его просили похоронить не человека, а его одежду, и он не знал, как поступить. Повернувшись к ожидавшему его полицейскому начальнику, он спросил:
— Слыхали, господин Георгиев, о чем просит мать одного убитого партизана?
Полицейский снял фуражку, поправил волосы и, усмехнувшись, сказал:
— Капитан, я расстрелял бы эту ведьму, как и тех шестерых партизан, которых прикончил утром, но давай на этот раз будем милостивее...
— А может, разрешим? — пытался добиться у него согласия капитан.