— Ни в коем случае! — отрезал полицейский. — Кто поставил себя вне закона, тот и отлучил себя от церкви.
Капитан направился к Илинке, слегка поскрипывая сапогами. Он был явно недоволен ответом полицейского, но промолчал.
— Нельзя, бабушка! — сказал он и, немного помолчав, тихо добавил: — Завтра прекращаем блокировать этот район, и тогда делай что хочешь!
— Эх, сынок, сынок! — заплакала Илинка и поплелась за попом Илием.
Время от времени окрестности оглашал колокольный звон. Его протяжные, грустные звуки, будто волны, разносились теплым весенним ветром, от которого уже таял снег и кое-где лес покрывался зеленью.
Антон прислушивался к колокольному звону. Эхо перекатывалось от вершины к вершине, и Антону вдруг почему-то показалось, будто это не колокол звенел, а доносились раскаты грома над горами, укрытыми шарообразными черными тучами. Он встал и осторожно приблизился к дверям.
Снег кое-где растаял, обнажив мертвую желтую траву. По дороге к селу спешили на призывный тяжкий звон колокола двое мужчин. Когда они подошли к сараю, Антон отчетливо услышал их разговор.
— Когда его отпускали из тюрьмы, он спросил: «А если и я отправлюсь в лес вслед за детьми?..»
— Вот какой человек был! Не склонил головы ни перед кем!
— Старуха Илинка оставила его отдохнуть, а сама ушла по делам. А когда вернулась, застала его уже мертвым...
Мужчины говорили о чем-то еще, но Антон уже ничего не слышал и не понимал. Он продолжал смотреть в щель между досками и вскоре увидел мать. Он узнал ее по походке. Илинка, едва переставляя ноги, двигалась за гробом, а за ней тащились другие женщины. Двоих из них Антон узнал: это были родственницы. Впереди всех шел старец с крестом, за ним кто-то нес темную хоругвь, следом шагал отец Илия в старой рясе и с кадилом в руках. «Умер отец!» От этой мысли сердце пронзила острая боль, и Антон отпрянул назад, чтобы не выскочить наружу и не броситься догонять похоронную процессию. Ему очень хотелось утешить мать, но он все же сдержался и стоял как окаменевший. У ослабленного и истощенного Антона на лбу выступил холодный пот, закружилась голова, и он упал на солому. На глаза навернулись слезы. Антон впал в забытье. Ему уже казалось, будто он встает на ноги, ослепленный ярким светом, слышит многоголосый звон над просторами расцветающей земли, который трепещет в синеве неба и откликается далеко за горами. Антон поднимает руки к глазам — и вновь слышит звон. И вдруг, окруженная сиянием, появляется девушка. Ее лицо озаряется прекрасной кроткой улыбкой. Юноша испуганно трет глаза. Девушка протягивает к нему белые руки и пытается увести его в свой волшебный мир.
— Нет, нет!.. Не хочу!.. — вскрикивает Антон и чувствует, что голос его звучит как многоголосое эхо. Девушка плачет от обиды и исчезает. Яркий свет тускнеет, а на белой земле остается лишь темное влажное пятно...
Антон открыл глаза. В нос сразу же ударил запах сена и плесени. Сквозь прохудившуюся крышу проглядывали пятна весеннего неба. Антон подошел к двери и сквозь щели увидел уже не похоронное шествие, а детишек, игравших с бумажным змеем. Не отрываясь, он смотрел то на воздушного змея с роскошным хвостом, то на оборванных босоногих ребятишек. Неожиданно появилась Илинка. Сгибаясь под тяжестью большой ивовой корзины, она, как всегда, со спокойным видом семенила к сараю.
— Ждешь, сынок?
— Мама, я только что видел сон! Такой прекрасный!.. Мне снилась очень хорошая девушка...
— Значит, дело идет к выздоровлению, сынок!
— Мама, а отец? Я видел...
— Это был не он, сынок! Хоронили свекра Здравки... — обманывала Илинка, не решаясь взглянуть в глаза сыну.
— Не надо плакать!
— Я не плачу, сынок! Слезы сами как-то текут...
Когда умирает хозяин дома, жене ничего не остается, как коротать свои дни и ночи до тех пор, пока в ней еще теплится жизнь. Она живет теперь лишь волнующими душу воспоминаниями и уже знает, как страшно думать только о прошлом.
— Илинка, это конец!.. Только... — шепнул ей Тодор.
Она по движению его губ догадывалась, о чем он хотел спросить, но все боялась сказать, что сын жив. Думала, оправится муж, надоест ему слушать о том, что сын его погиб, вспылит, поднимет свой тяжелый, как молот, кулак, стукнет им по столу в корчме и крикнет: «Замолчите! Хватит врать! Жив мой сын, жив... Может, привести его сюда?..»
Она страдала, и не хотелось ей, чтоб он умер, не узнав ничего о сыне. Илинка молилась перед стоявшей в углу иконой, упрашивая бога не забирать у нее мужа. Вконец измученная и видя, что еще миг — и затихнет навсегда ее муж, она прошептала ему на ухо:
— Тодор, дорогой Тодор, слышишь? Жив наш младший сын... Ванчо жив...