Антон оторвал голову от земли и испугался собственных мыслей. «От ветра... Нет, я не плачу... — подумал он.
Сквозь слезы юноша увидел перебегавшие к лесу фигуры в синих мундирах.
«Мишел жив! Этот парень должен уйти. Он быстрее, энергичнее... — Антон внимательно пересчитал патроны: двадцать восемь. — Хорошо, хватит. Пусть больше стреляют они...» Полицейские поливали огнем по всему оврагу. Юноша прислушался, и неожиданно до его слуха донеслось чье-то распоряжение:
— Гранаты! Давайте сюда гранаты!
Антон спустился еще ниже, на самое дно оврага, и в следующий миг увидел, что его прежнее укрытие оказалось в дыму и огне. Оставаться здесь было бы бессмысленно. Кольцо вокруг его укрытия сжималось. И Антон, будто его прикрывали огнем, быстро вылез из оврага в двадцати метрах от вырубки и побежал через поле.
Враги заметили юношу, когда тот пересекал островок дубовой вырубки. Это был опасный участок. Антон знал это, но он знал и другое: если полицейские быстро расправятся с ним, то Мишел наверняка не успеет запутать следы и вся эта вражья свора бросится за ним в погоню.
Дубовая вырубка занимала около тридцати декаров. Из пней поднималась молодая поросль высотой почти до груди, а кое-где и выше. Полицейские могли спокойно прочесать этот участок, и Антон уже слышал, как подавались команды развернуться в цепь и начать окружение. Полицейского начальника, очевидно, все это раздражало, и он со злостью кричал:
— Действуйте внимательно!.. Приказываю взять этого дурака живым!..
Это был тот самый полицейский начальник, которого Антон не застрелил благодаря неожиданно появившейся девочке. Сейчас они вновь оказались друг против друга, но между ними теперь не было того ребенка, а только подкрадывающиеся полицейские да безучастные пахучие заросли. А может, и не безучастные? Ведь лес может укрыть, спасти...
— Всей роте оцепить лес!.. Все сюда, сюда!.. — командовал полицейский.
Антон прикидывал: значит, за Мишелом никто не пошел. Полицейские, очевидно, рассуждали очень просто: лучше схватить этого партизана, попавшего в ловушку, чем гнаться за другим, который уже полчаса как двинулся в неизвестном направлении. Антон присел. Пока полицейские не начали прочесывать лес, Антон проверил пистолет, осмотрел и протер каждый патрон, чтобы не произошло осечки, приготовил ручную гранату. Вспомнил о кусочке сахара в кармане пальто, нашел его и съел, чтобы хоть немного восстановить силы.
Антон привстал на колени. Сзади прикрывал его высокий огромный пень с множеством торчавших из него упругих веток, покрытых мягкими темно-зелеными листьями. Преследователи находились метрах в пятидесяти, и Антон хорошо слышал раздававшиеся команды и распоряжения полицейских.
Антону казалось, будто его окружает свора псов. В голове у него все перепуталось. Перед глазами вставали изможденные лица товарищей, обессилевших от истощения. Вспомнился вдруг старик Коста, который вел груженного хлебом мула, обходя все засады и посты...
Антон понимал, что он и его товарищи со своим оружием не могли противостоять этим продажным, беспринципным типам, но он знал и верил, что ярость полицейских обязательно разобьется о преграду, воздвигаемую на их пути силами добра.
В памяти воскресали обрывки пережитого. «Иди, мать, иди, причащайся!.. Отец молчит, значит, согласен. Вот тебе два гроша, купишь свечи... Ах ты, осел, зачем испортил бритву?.. Пана, пойдешь на базар, купи мне булочку!.. Иван, иди сюда! Это ты разбил стекло у дяди Ангела? Ступай проси у него прощения!..»
«...Здесь о прощении не может быть и речи. Здесь вина искупается кровью. Поверят ли те, кто будет жить после нас, как тяжело приходилось сознавать свое бессилие, хотя справедливость и была на твоей стороне?..»
Антон прикидывал: выстроенные в цепь полицейские вот-вот тронутся прочесывать кустарники; ему предстоит кого-то из них убить, затем бросить гранату и через образовавшуюся брешь вырваться из кольца своих преследователей...
Раздавались последние команды, Антон поднял голову. В небе ярко светило солнце. В воздухе разливался пьянящий терпкий запах дуба. Слабо затрещали ветки: это черепаха тащила свой дом. Когда весь мир раскрывается в весеннем кипении и неудержимо обновляется, будущее кажется неясным, как пожелание. Антон оставался спокойным, хотя внутренне был напряжен как пружина.