Снег продолжал валить густыми хлопьями, и через некоторое время следы Антона замело.
Девять вооруженных автоматами и гранатами жандармов уже были совсем близко. До него доносилась их тяжелая поступь. Однако чувствовали они себя неуверенно. Вероятно, их пугала царившая вокруг тишина. Они обошли овчарню и остановились возле полуразрушенной стены. Тщательно осмотрев все вокруг, жандармы разбили возле этой стены палатку и развели костер. Было ясно, что жандармы намеревались сделать здесь привал.
Неожиданно для себя Антон задремал, но тут же с испугом проснулся. Вспомнилось вдруг, как в Лыках, около Шоколаревой мельницы, его спрашивали:
— Верно ли, что князь Кирил, видя, что ему будет жарко, приготовил себе самолет с двумя летчиками для побега в Германию?..
— А правда ли, что русские перед наступлением сначала обстреливают немецкие окопы какими-то странными пушками, а потом пускают в ход танки? — перебив своего товарища, торопился спросить другой парень с блестящими глазами.
— А верно ли, что Сталин вызвал к себе болгарского посланника в Москве и сказал: «Господин, возвращайтесь в Софию и сообщите регентам, чтобы они попросили прощения, а иначе я выделю сто дивизий с танками и направлю их в Болгарию!»?
— А правду говорят, будто около Папаз-Чапры приземлился русский самолет и привез вам горные орудия?..
— Товарищи, князь Кирил все еще крепко держится за немцев и жандармов, — объяснял Антон членам РМС в Лыках, Тешово и Гайтаниново на инструктивном совещании. — Однако это кажущаяся стабильность! О приземлении самолета на Папаз-Чапре я ничего не знаю. Возможно, пока мы ходили в села, он и привез орудия, но тогда это очень хорошо. Что же касается болгарского посланника в Москве, то его действительно вызывали в Кремль и предупредили. Это правда, товарищи!.. И от нас сейчас требуется активизировать наши действия...
Усталость давала себя знать, и Антон вскоре уснул.
Сколько он спал, не помнил, но когда проснулся, то не сразу смог открыть глаза: искрящийся на солнце снег слепил. Первое, что увидел юноша, когда привык к яркому свету, были парившая над противоположным склоном большая птица да поднимавшийся столб серого дыма от разведенного жандармами костра. Значит, враг готовил засаду, или, точнее, далеко вперед вынес сторожевой пост подразделений, намеревавшихся блокировать этот район. А юноша думал, что жандармы шли по его следу...
Антон взял карабин и, уперевшись в скалу, направил его дуло в сторону врагов. Целиться было удобно, как будто оружие поставили на прицельный станок, и партизан мог спокойно взять на мушку любого жандарма. Однако Антон тут же подумал: «Хорошо, предположим, я уничтожу одного, двоих и даже всех девятерых. А если придут сюда другие жандармы?..» Поколебавшись, он с досадой произнес:
— Черт с ними! Пусть пока живут!..
Ощущение холода, которое Антон испытал, глядя на падающий снег, постепенно исчезло, и теперь юношу лишь слегка знобило. Это бывает, даже когда просыпаешься в родном доме...
Антон спокойно наблюдал, как жандармы загребали снег, чтобы растопить его для чая. Он ощущал далекий запах дыма, и стоило ему закрыть глаза, как перед ним вставал образ матери. Он, как наяву, видел ее волосы, синие вены на руках, бледное лицо, ее глаза. Он знал, что избранный им путь страшил мать, но она все же надеялась увидеть его живым: ведь она уже потеряла двух сыновей.
— И все-таки я не понимаю, зачем потребовалось убегать из родительского дома и умирать в горах? — говорил старший брат матери, пришедший утешить ее в горе. А мать воплощала собой страдание всех матерей, в том числе и своей матери, которая видела, как под вой зурны и стук барабанов изверги из орды бея Рифат насадили на колья головы ее отца и мужа.
Мать Антона всей душой ненавидела тех, кто думал только о том, как бы не потерять свой жалкий кусок хлеба, людей с мелкой душонкой, которые выдвигали этот единственный аргумент, чтобы оправдать свою трусость. Мать Антона была до конца правдивой и оставалась верной врожденному чувству гордости и справедливости.
— А зачем им этот пустой дом? Ведь они видят вокруг себя лишь одну неправду! — ответила она.
— Ты будто и не мать! — упрекнул ее брат. — Ты даже не плачешь по своим детям!
— Сколько можно плакать? Пусть плачут те, чьи дети умирают бесславно! Если хочешь знать, я и Ивана пошлю к партизанам в лес!..
Почувствовав запах дыма, Антон вспомнил о еде. В наружном кармане его пальто вместе с холодными патронами лежал кусок хлеба, а во внутреннем кармане находился неприкосновенный запас — завернутый в носовой платок бумажный пакет с пятью ложками муки и несколько кусочков сахара.