– То Гришка, пащенок ее, супруги моей, значитца, – произнес угрюмо мельник. – В девках еще прижила. Видно, вытравить пыталась, вот и родила богом обиженного. У него разума что у младенца. На то только и способен, что кули с мукой таскать да с собаками забавляться. И жрет много, просто спасу нет! Вчера зараз каравай хлеба умял!
– И что ж, ты ее за просто так с дитем взял? – осведомился Иван, продолжая расправляться с рыбой.
Алексей последовал его примеру, но с вопросами не лез, предпочитая молча наблюдать за Петуховым. Мельник был крайне неказистым мужичонкой, с лохматой бородой и головой, в которой застрял какой-то мусор, словно ее хозяин долго лазил в бурьяне. Но тем не менее борода у него торчала воинственно, а маленькие, вприщур, глазки смотрели с явной злобой.
– А то, мил человек, к делу не относится, – ответил он сердито и налил себе полную чарку мутноватой жидкости из пузатой бутыли, судя по запаху, крепчайшего самогона. Залпом выпил ее, крякнул и вытер рот рукавом рубахи. – То чисто мое соображение, кого в дом брать! А вы приехали про утопленницу спросить, так и спрашивайте, чего кота за хвост тянуть?
– Ты, Петр Евдокимыч, не к столу про утопленницу помянул, – попенял ему пристав. – Дай гостям сначала с голодом управиться. Они, почитай, часов пять как из города, и все не евши да не пивши. – Он кивнул на бутыль с самогоном. – А то налить, Иван Александрыч, по стопке? Крепкий зараза, аж слезу вышибает! От устатка и следа не останется!
– Нет, на службе нам пить нельзя, – ответил за Ивана Алексей. – А про утопленницу и про все остальное, что нам для следствия интересно, мы непременно спросим, Петр Евдокимович, но когда сами посчитаем нужным.
– Так ночь на дворе, – мельник пожал плечами, – мы в это время завсегда спать ложимся.
– И ночь не поспишь, если надо будет, – спокойно возвестил Иван и тщательно вытер рот платком. – За ужин спасибо, уважил, но службу никто не отменял! Сейчас вы, Петр Евдокимович, останетесь здесь, за жизнь побеседуете с Алексеем Дмитричем, а мы с господином приставом по мельнице пройдемся, оглядимся, с вашей супругом и ее сынком покалякаем.
Мельник нахмурился и поднялся из-за стола. Метнулись по стенам черные тени, глаза хозяина блеснули из-под густых бровей. Алексей почувствовал себя неуютно. В детстве, бывало, после нянькиных сказок он очень живо представлял себе леших, болотных кикимор, домовых и прочую нечисть. И хозяин внешне весьма смахивал на лешего, причем изрядно разъяренного от невозможности противостоять более сильному противнику.
Но мельник выдал злость только яростным блеском в глазах. Что-то заставило его промолчать. Алексей подумал, что это мелкое злобное существо – сущее наказание для своих домочадцев. И все-таки Петухов не вязался у него с образом жестокого убийцы. Скорее всего женщину убили далеко отсюда и зачем-то привезли за тридевять земель. Версия, что труп решили скрыть от полиции, была, на его взгляд, маловероятной. Убийцы явно рассчитывали на то, что труп скоро обнаружат, значит, преследовали конкретную цель, но какую?
Мельник вдобавок ко всему оказался еще тупым и ограниченным малым. Алексею приходилось повторять каждый вопрос дважды, а то и трижды, прежде чем тот понимал, о чем его спрашивают. Впрочем, ответы Петухова особым разнообразием не отличались. На все старания Алексея разговорить его и пролить хоть какой-то свет на случившиеся он отвечал монотонно и почти одинаково:
– Ничего не знаем, ничего не ведаем! Слыхом не слыхали, глазом не видали...
Прояснить обстановку так и не удалось, но Алексей не терял надежды, что хозяин в конце концов устанет, и продолжал допрашивать его, целеустремленно и дотошно, пытаясь поймать на противоречиях и стараясь в то же время уловить тот момент, когда мельник замнется, споткнется на слове или даже испугается. Но тот сидел напротив Алексея как истукан и без всякого выражения в глазах продолжал как ни в чем не бывало талдычить:
– Не знаем, не ведаем...
В какую-то минуту Алексею даже показалось, что таким образом Петухов испытывает его терпение. Авось надоест господину начальнику, и бросит он свое занятие! Но прошел час, потом второй, Алексей, несомненно, устал, но продолжал допрос с не меньшим старанием, чем прежде. Иван с приставом точно пропали куда-то, за окном заметно посветлело, и вскоре петухи возвестили зарю. Только мельник продолжал говорить о чем угодно, но никак не о том, что интересовало сыщиков.
И все-таки злость, которая исчезла в глазах Петухова, подсказала Алексею, что тот перестал бояться. Значит, те вопросы, которые он задавал, его успокоили? Но они были довольно нелицеприятными и, кроме беспокойства, никаких чувств у рядового обывателя, как правило, не вызывали. Получается одно из двух: или мельник и впрямь ничего не знает, или Алексей не сумел задать тот самый вопрос, которого он по-настоящему опасался.
Поляков посмотрел на часы. Четыре утра, совсем скоро рассветет, но Иван и пристав так и не появились: или столь же исправно допрашивали мельничиху и ее дурковатого отпрыска, или до сих пор не закончили обыск. По правде, Алексей с большим желанием осматривал бы сейчас мельницу и подворье, чем пытался разговорить туповатого хозяина.
– Ты, милейший, за дурака меня держишь? – наконец не сдержался он, когда Петухов на его очередной вопрос: «Почему работники недолго задерживаются на мельнице?» – вновь заканючил свое: «Того не знаем, не ведаем». – Как не знаешь, если сам их нанимаешь, а после рассчитываешь? Кстати, Петр Евдокимыч, поясни: каким образом ты с ними расплачиваешься?
Лицо мельника вмиг утратило туповатое выражение, маленькие глазки уставились на сыщика:
– Знамо дело, как договаривались, так и расплачивались!
– А как все-таки договаривались? – Алексей чувствовал, что теряет остатки терпения. – Ты можешь ответить без виляния или нет?
– А что тут вилять? – пожал плечами мельник и отвел взгляд. – С каждым по-разному. Кому муки отваливал, кому – картопли, а кто и подсвинка брал. Мы ведь, помимо мельницы, свиней держим, да курей еще, да уток, да гусей. Бывало, утками платил. То разве невыгодно? И мясо тебе, и перо.
– А почему не деньгами?
– Потому что мигом пропьют, свиное отродье! В первом же шинке оставят! – вскинулся вдруг мельник. – А подсвинка или гуся еще продать надо, хотя бывало, – он с досадой махнул рукой, – их даже до шинка не доносили. А вы говорите – работники! Не до работы им, так и смотрят, что плохо лежит! Так и тянут, так и тянут! На пропой все уходит, чтоб им лопнуть!
– Выходит, ты с пьянством борешься? – удивился Алексей. – А сам вроде потребляешь, и изрядно?
– Если потребляю, то в меру, и головы своей не теряю! – насупился Петухов. – Ежели не знаете, я эту мельницу, почитай, на пепелище поднял. И барыш теперь неплохой имею, потому как не злоупотребляю и пьянчуг всяких и жуликов не привечаю. Поэтому какой мне резон девку в собственном пруду топить? Да и не нашего поля она ягода! Такие у нас отродясь не водились! Не видно раззе, что из городских мамзелей!
– Видно, видно, – согласился Алексей, – и все же давай проясним до конца: по какой причине работники слишком часто у тебя менялись? Выгонял или сами уходили?
– И так и так бывало, – неохотно пояснил мельник. – Как сворует что, так сразу в шею, и тех, бывалочи, гнал, кому мало оплаты казалось. Лодыри да байбаки, какой с них спрос?
– А с соседних мельниц так же часто работники бегут? – поинтересовался Алексей.
– А про то вы у них спрошайте! – огрызнулся Петухов. – Мне до их делов, знаете... – махнул он рукой. – Свои бы расхлебать.
– Но у тебя, Петухов, огромное хозяйство. Сам говоришь, свиньи, птица... Да и на мельнице дел невпроворот. Как управляешься один?
– Так то ж на мельнице, – пожал плечами хозяин. – А с птицей да скотиной женины сродственники помогают. Оне все на меня работают. Только с мельницы я, окромя Гришки, всех убрал. Тоска их заедает, что они таперича тут не хозяева...
– Постой, так мельница раньше твоей жене принадлежала? – изумился Алексей.
– Не ей, – поправил его Петухов, – а папаше ейному. Я ж сказал, что из пепелища ее поднял. Нажрался папаня самогону да спалил меленку. Я у него в батраках ходил, старательный был, молодой. Акулину, слышь-ка, никто за себя брать не хотел. Она на один глаз косая да парня в девках прижила, а мне какая беда, взял за себя, да и стал мало-помалу мельницу отстраивать. Батя ейный в дела не лез, братовья того чище, только водку хлестали. Пришлось хозяйство в свои руки брать, чтоб не пустили по ветру.