На это шейх отвечал:
— А чтоб ты знал, во-первых, хотел он выйти из любопытства. Тяжко, видать, сидеть ему было за стенами с завязанными глазами, не зная, что в мире творится. И шайтан с искусом своим мерзким воспользовался этой его слабостью и нашептал ему, через женщину опять же, что рай, мол, тюрьма, а Вау — застенок еще и почище, и счастья человек не ощутит, пока не выберется оттуда и не освободится. И вот предок наш, прародитель, вышел, значит, из Вау — сада райского в поисках свободы. А когда вышел, увидел, заблудился и оказался в пустыне жестокой, пополз назад на четвереньках и давай в запертые врата стучать, пустите, мол, в стены, да только врата эти захлопнулись у него перед носом и — навсегда!
— О господи! — вскричал вскочивший на ноги Бубу. — И ты это вправду думаешь, что вышел он в поисках свободы?
— Да.
— А чего это всевышний властитель счел его бунтарем, коли уж мы договорились, что свобода — цель благородная?
— А как ты его еще обзовешь? Он ведь мятеж поднял против вышней воли, что полагала его в небесной раковине держать без забот, однако, порешил он ту раковину расколоть и наружу выскользнуть, на просторы земные, чтобы все увидеть и познать, и испытан взять на себя это дело, — потому как был он бунтарем, и здесь коренилась его первая ошибка. А понял он это, только когда надумал домой вернуться после вылазки своей разведывательной. Хозяин дома разгневался и ворота у него перед носом запер — пришлось ему, значит, жить в блуждании, поисках и мытарствах, разрываться между небом и землей, плотью и духом, меж Сахарой и Вау!
Бубу пришел в восторг и воскликнул, пораженный:
— Ну, коли так было, значит, исход вовсе не проклятие! Если он вышел в поисках свободы, то, наверное, там, должно быть, ошибка какая-то. Ведь такой поход непременно был и благородным, и мужественным. Разве не так, шейх наш дорогой?
— Не забывай все же, что он — мятежник, — протянул шейх разочарованно. — Он восстал против воли господа, хозяина дома. В этом причина двойственности тоски. Это же есть причина умножения тех, кого в райский сад на цепях ведут. В геенну вторгнутся — сразу наружу бегут, рай себе искать. А если бы они в рай вышли, все одно надумали бы бежать из раковины наружу — выбраться на волю вольную!
— О боже ты мой милостивый! — пробормотал Бубу в детском изумлении. — Так уж эта геенна необходима?
— А что еще Сахара-то? Как ты это жизнь представляешь без пустыни? Ты разве смог бы дышать, если б тебя заперли где и от Сахары отлучили? Я бы не смог!
Бубу поразмышлял над этим утверждением минуту и пробормотал себе:
— Я бы тоже… Да, признаюсь, я бы тоже не смог…
Он помолчал некоторое время, потом поднял голову и выпалил агрессивно:
— А свобода — геенна, что ли?
— Да, — не колеблясь ответил шейх. — Кто возжелал жить свободным, тому надо принять жизнь в огне, в Сахаре. Сахара — огонь адский прекрасный, потому как это — огонь свободы! Только тут тебе требуется заплатить жестокую цену свободы: надо взять на себя ответственность и все дела на себя взвалить. Ты со смертью всякий миг сталкиваешься, потому что ни от кого милостей не ждешь. Передвигаешься сам по себе, со зверьми всякими борешься, чтоб себя прокормить, и защищаешь себя сам, в одиночку, и опасность один на один встречаешь… И помрешь один, сам по себе. Все потому, что избрал ты сей трудный путь, с которого все люди прочь сворачивают. Это — путь одиночества и свободы!
— Так ты по этой причине по равнине скучаешь и в Центральную Сахару назад рвешься?
— Да. Я не отрицаю, приятно на плоскогорье Хамады, однако, зов настоящей пустыни для меня сильнее, потому что это — зов свободы, а тоска моя обращает огонь адский в благодать, потому что свобода — она только растет и ширится по мере того, как ты в песках увязаешь!
— Конечно, — заявил уверенным тоном Бубу, — клянусь, никогда бы исход не был кощунством, если совершен он во имя свободы. Прародитель к познанию стремился, вот и оказался в пустыне.
— Мы за это заблуждение цену платим. Цену разрыва древнего. Отчужденности первопричинной.