Кади приблизился и взял нож. Рассмотрел его при свете снаружи через вход в шатер. На окровавленном острие налипли зерна песчинок, земля присохла ко всему лезвию, которое убийца вонзил и вытащил из горла, проложив струйку крови на металлического цвета шее. Баба сделал знак старшине дозора, великан-вассал подошел и покрыл черным одеялом тело. Он сделал еще один жест пальцем этим дозорным, они принялись разгонять любопытствующий народ перед входом в шатер. Вперед вышел имам и с ним несколько старейшин племени. Снаружи толпилась армия любопытных, они совершенно блокировали шатер со всех сторон. Солнце встало в полный рост, и вместе с ним раздался призыв глашатая:
— Гадалка опередила нас!
Имам вместе с кади устроились в уголке палатки. Потом судья вышел наружу к толпе. Поискал взглядом эмиру, подошел к ней и обменялся шепотом какими-то словами. Вернулся в жилище и приказал старшине дозорных, размахивая своей рукой-культяпкой:
— Схватите дервиша!
3
В сумерках началось дознание.
Кади восседал, скрестив ноги, на коврике, покрытом грубой кожаной подстилкой для казни. По соседству с ним, слева и справа, сидели несколько именитых лиц из Вау. На широкой площади перед ними толпился народ: явились старейшины племени со своими свитами, пришли какие-то дерзкие женщины со своими шумными детьми. Трое дозорных привели дервиша со скрученными пальмовой веревкой руками. Эти его руки были неестественно и жестоко вывернуты назад за спину. Он предстал перед судьей с непокрытой головой. Его лисам был скручен вокруг шеи, словно змея из джунглей. Все лицо было вымазано грязью. Волосы на голове были разделены пробором посередине, взлохмачены и казались петушиным гребнем, торчали вверх, вымазанные глиной и грязью. Полные отчаяния глаза были погружены в себя. С губ его спадала слюна, покрывала их рамочкой пены. Баба поднял свою ампутированную в конце руку перед лицом допрашиваемого и угрожающе произнес:
— Почему ты убил гадалку?
Справа от него склонился его помощник и записал слова на большой лист бумаги желтого цвета. Вопрос этот он записал такого же желтого цвета ручкой, сделанной из ветки тростника.
Муса ответил на него коротко и резко:
— Я не убивал ее!
Кади еще раз взмахнул своей культяпкой, прежде чем задать новый вопрос:
— Ты не своровал этот ножик?
Он вытащил из складок своего широкого одеяния этот маленький ножичек, помахал им в лицо дервиша, держа его в левой руке.
Сдавленный гул прошел по толпе свидетелей.
— Да! — сказал Муса. — Я не отрицаю, ножик я своровал.
— С какой же целью ты совершил такое?
Волнение в толпе усилилось. Дервиш промолчал. Кади повторил свой вопрос:
— Скажи: зачем украл нож?
Слюна сочилась с губ. Косой глаз вертелся, источая отчаяние. Он рухнул на колени и произнес с опущенной головой:
— Это — мое дело!
Послышались негодующие возгласы. Кади подождал, пока не затихнет волна негодования, затем продолжал свой допрос:
— Ты отрицаешь, что между тобой и ею — давняя вражда?
— Нет! Не отрицаю, — быстро ответил Муса.
— Хорошо. Признание вины приветствуется законами суда. А вот отрицание… — окончание предложения судья заменил угрожающим жестом своей укороченной культяпки. Он повернулся к именитым соседям и произнес вслух публично:
— Вы видели? Признание о наличии вражды — основополагающий устой в совершении любого преступления. И доказательство. Вот оно, в наших руках. Ножик, в присвоении которого он также признался. Перед нами налицо два признания: воровство орудия преступления и признание в наличии давней вражды. Ну и что же, нужно ли нам еще слушать убийцу в буквальном признании о совершении преступления?
Писец записал весь текст тростниковым каламом на желтом листе бумаги. Степенный шейх склонил голову к уху судьи и что-то прошептал ему. Баба вновь распрямился на своем месте. Почесал свою чалму в размышлении, потом сказал:
— Полное признание смягчает вину, дервиши приучили нас, что говорят правду…