Власть солнца пошатнулась, оно пошло на запад. Тронулась церемония покоя, предшествующая умиротворению.
Он увидел Ахамада. Тот встал по соседству. Они прошли в северную часть пустыря. Удалились от праздной толпы, погрузились в молчание. Ахамад заметил, как Уха бросал взгляды украдкой в сторону небесной вершины, закутанной в лисам облаков, однако никто из двоих не осмеливался нарушить священный обет молчания ни единым словом. Даже когда они признали факт своей встречи и уселись вместе в пустыне друг против друга, и Ахамад копнул событие своим «мол, поднялся», то Уха, вместо того, чтобы как-то прокомментировать, подпрыгнул в тот же час и потребовал от Ахамада разгласить новость среди подростков и девиц и готовиться праздновать. Ахамад следил за его поведением с грустью, а затем произнес недовольно:
— Имам бросил нас на произвол судьбы и уже в могиле посмеялся над нами. Нет радости в душах имамов. Теперь я уверовал.
Уха не ответил. Ахамад продолжал:
— Следовало бы тебе жертву принести, Ты плату-то ему не давал. Если б пожертвовал ему верблюдицу, перестал бы джинн лазать. Почему ты жертву не приносил? Обещание, брат, не шутка. Обет — это долг на шею, а торжественный обет перед мертвыми — обет перед Аллахом.
Уха никак не прореагировал. Помолчав немного, принялся говорить о празднике вожделения юных.
2
Пустырь заполнился до краев любителями шумного веселья, людьми вожделения. Они явились из племени, из Вау, из следовавших мимо караванов. Женщины сбились в стайки, а вокруг закружились мужчины. На горизонте, за горами замерцал молодой полумесяц. Заныла одинокая струна. Ей ответили в унисон глотки нетерпеливых своими сопутствующими аханьями и побудительными вскрикиваниями. Вытянулись тонкие пальцы, вымазанные хной, украшенные перстнями, отлитыми и выкованными из лунного металла, забормотали барабаны грусти и радости.
Двое друзей явились и встали поодаль. Их голубые праздничные одеяния выиграли вдвойне от всей их загадочности и многозначительности. Обоюдная серьезность придавала им вид истуканов пустыни или ночных привидений. Оба безмолвствовали — смиренно, терпеливо, выжидающе. Препоручили души султану напевов. Всю Великую Сахару, пляшущую и бурлящую, рассекли они этим своим кратким воздвижением. Тем временем явилась принцесса со свитой и присоединилась к женскому кружку.
Сердце Ухи плясало и рвалось из клетки. Он наклонился к спутнику. Обе их огромные чалмы сблизились, будто бодались. Жизнь проснулась в идоле. Привидение шевельнулось, оторвалось от своего торжественного двойника. Присоединилось к мужской компании. Стройность рядов нарушал одинокий парень с обнаженной головой. Парень двинулся и проник в женский круг. Луна показала голову, поднялась над вершинами гор. На открытом пространстве разлилось робкое слабое свечение.
Наконец, выступила принцесса. Она покинула толпу в одиночестве, без приближенных. Ни одна невольница и служанка не последовали за ней.
Вереница мужчин распалась, они уступали ей путь. Она пересекла площадку праздника вожделения. Оставшийся идол сдвинулся и преградил ей дорогу.
Они пошли вместе, бок о бок, молча, и покрыли довольно большое расстояние в направлении северной степи. Лунный свет осмелел, заявил о себе в полную силу. Круглый нежный лик освободился от пут робости и разорвал вуаль рождения и невинной чистоты.
Она, наконец, сказала:
— Если молодой месяц заявился с вуалью стыдливой и пыльной, так это прямая весточка от южного назавтра и еще намек на разные прочие новости. По крайней мере, так утверждают предсказатели в Аире.
— А наши предсказатели-пастухи говорят, что южный с равнины не уйдет, покуда население не перестанет обменом золота промышлять. А прочие новости, так они вообще не прекращались с тех пор, как Срединная Сахара превратилась в рынок купеческих торгов и споров.
Такая провокация больно задела ее, она взялась за оборону своего Вау:
— Она была мертвой землей, мы возродили ее своим городом, открыли в Вау торговлю и вернули пустыне жизнь.
— Была она чистой и невинной, а вы попрали все это торговлей. Ничто не отнимает так много, как дающая себе полную волю торговля.
— В торговле — тайна жизни. Торговля — обмен, а обмен — это жизнь. Ты что, отрицаешь, что обмен — это жизнь?
— Разве осмелится смертный отрицать тайну созданий? Что, неужто способен убогий человек, явившийся неведомо откуда этим самым обменом, вторгнуться в божественную тайну? Ты все же не забывай, что разница между обменом человеческим и божиим обменом что разница меж творцом и твореньем…