Предсмертный хрип усиливался, мешаясь с шумом песчаных тварей и завыванием стаи. Однако сосуд не пришел в состояние покоя. Тот, что явился с дыханием, избрав щель поверх губ своей усыпальницей, так и не пробудился. Если б он-таки пробудился и проник через нос, все бы кончилось. Дикий приятель с манерами странными. Он пробуждается и продвигается сквозь отверстие по самой ничтожной причине, сопротивляется, хрипит в самой глубокой летаргии, в самой жестокой агрессии, которую проявляет бренный сосуд против него. Вот оно, рушится жилище, и — никакого ответа. Что за странные манеры у зверя! Что за странное поведение у приятеля. О, смерть — ты самая таинственная из тайн!
Он начал задыхаться, вся грудь горела от жажды. Глотка и губы пересохли. Он размежил веки. Прямо в лицо ему торчал язык длиной со змею. Рожа, покрытая густою пеной. Струйка крови сочилась из носа. Краешек языка коснулся подбородка. Живот охватили конвульсии. Накатывала слабость. Мышцы пустели и провисали. Хватка на петле ослабла. Одна рука, за ней другая перестали повиноваться. Его выворачивало наизнанку, он принялся вопить мерзким голосом. Пополз на карачках к своему седлу. Сил не было. Уткнулся лицом в грязный песок…
Поднял голову, начал опять ползти. В низине покатился вниз с кургана. Оказался на дне, однако до притороченного к вершине луки седла бурдюка дотянуться не мог. Бой барабанов участился. Шипение тварей росло. Сахара шумела, как ей и следовало. Голова закружилась… Когда он вышел из небытия, смог продолжить свой путь к седлу и испил глоток воды, ему представился мерзкий язык, длинный, человечий, обтекаемый — он был змеей, все тянулся и растягивался, пока не обвил ему шею. Такой липкий, скользкий, отвратительный..
Он вспрыгнул в седло и поднял на ноги махрийца. Пустился на простор, полностью окутанный мраком после захода луны.
7
Он слышал, как волки терзали верблюда. Они боролись в схватке за мясо. Настоящие это волки, или пришельцы из Небытия? Он открыл один глаз. Темно. Над его головой устроился призрак, завернутый в покрывало тумана и мрака. Сахарский это джинн или Азраил с того света? Ангел со страшного суда заговорил:
— Горе несчастному, что предпочел сосуд пташке света.
— Ты кто?
— Всякий, кто предпочел ветхий глиняный сосуд сокровищу тайного духа, солгал в клятве господа своего и развел огонь пламенный…
— Ты — Азраил? Ты — ангел смерти и страшного суда?
— Горе всякому, кто позволил дьявольской гордыне похитить свою душу. Гордыня глотает пташку и выползает из чрева мерзкой змеею.
— Ты — дервиш?
— Я явился тебе с достоверным известием и раскрыл твои незрячие очи на суть испытания. Я сказал тебе, что змея — корень зла, и не добьешься ты ничего, не обезглавив ее. Однако ты предал веру и пошел за еще большим шайтаном: гордыней!
— Ты дервиш. Ты что, ангел? А, дервиш?
— Сейчас ты заплатишь цену за гордыню. Только высокомерные гордецы приносят в жертву невинных махрийцев и пробуждают спящего зверя, потому что не желают причинить вреда сосуду. Они жертвуют птахой света и возвеличивают презренный комок глины. Ты сохранил голову змее призывом сберечь в сохранности сосуд, отравленный похотью.
— Ты не простил мне пощечины… Я знаю: дервиш ничего не прощает. Не годится божию человеку предъявлять счет твари земной при смерти за полученную в детстве пощечину.
— Я простил тебе первую пощечину, мой господь держит счет, однако не простил тебе пощечины второй. Я не простил тебе твой выбор следования путем дьявола гордыни. Если бы не гордыня, тебе не пришлось бы валяться в грязи, вымазанным кровью и пеной и экскрементами мерзкого сосуда.
— Прости меня!
— Проси у Сахары прощения. Лобызай чрево Сахары. Землю целуй, гордец!
Призрак сдвинулся. Стал ближе к распростертому на песке телу. Схватился обеими руками за вытянутые висячие уши и ткнул эту голову в землю. Он давил жестоко, пока все лицо не погрузилось в этот теплый песок до упора. Грудь сосуда издала далекий стон, он был мучителен, исходил словно из пропасти.
Спящий зверь пришел в беспокойство, сосуд задрожал, вцепился в дыхание и жизнь. Призрак ослабил хватку и отпустил длинные уши. Сосуд поднял вымазанный в грязи лик в темное небо, искрившееся гроздьями звезд. Призрак расцепил руки, затем развязал ноги. Снял петлю с шеи. Принялся тщательно разбирать и сворачивать останки почтенною лисама — бережно и торжественно. Обратился со всей суровостью к останкам сосуда: