— Подготовить оружие, принять положение, по мере готовности открыть огонь, — говорит он.
Папа одаряет его недоверчивым взглядом и ухмылкой разбивает Сандерсону сердце.
— Я когда‑то так учил своих детей, когда приучал их ходить в туалет, — говорит он. — Дори сказала, что это моя работа, и, что ж, я ее делал.
Он пускает струю, и по большей части она попадает в писсуар. Доносится кислый, приторный запах. Сахарный диабет. Но какая уже разница? Порой Сандерсон думает, что чем быстрее, тем лучше.
Возвратившись к столу, все еще с нагрудником на шее, Папа выносит свой вердикт — А тут не так уж и плохо. Надо будет еще как‑нибудь заехать сюда.
— Как насчет десерта, Пап?
Папа с открытым ртом выглядывает из окна, обдумывая эту идею. Или это всего лишь несущая частота? Нет, не в этот раз.
— Почему бы и нет? У меня еще осталось для него место.
Они оба заказывают яблочный пирог. В гущу стянув свои брови, Папа разглядывает кусочек ванильного мороженого на пироге.
— Моя жена когда‑то подавала его с жирными сливками. Ее звали Дори. Сокращенно от Дорин. Прямо как в «Клубе Микки Мауса». «Привет, привет, привет, приветствуем вас от всей души».
— Я знаю, Пап. Доедай.
— Ты — Дуги?
— Ага.
— Серьезно? Не шутишь?
— Нет, Пап, я — Дуги.
Его отец поднимает капающую ложку с мороженым и яблоками.
— Мы с тобой ходили, да?
— Куда?
— По домам, в костюмах Бэтмена и Робина на Хеллоуин.
Сандерсон удивленно смеется.
— Это точно! Мама сказала, что я глупым родился, но вот тебе оправдания нету. А Регги обходил нас десятой дорогой. Ему это все было противно.
— Я был пьян, — говорит Папа, и начинает есть свой десерт. Когда доедает, указывает на что‑то за окном и говорит, — Взгляни‑ка на этих птиц. Как там они называются?
Сандерсон смотрит. Птицы толпятся около мусорного бака на парковке. Еще несколько сидят на ограде за ним.
— Это вороны, Пап.
— Господи, да я знаю, — говорит Папа. — Раньше ворон было не встретить. У нас была пневматическая винтовка. Слушай‑ка сюда. — Он наклоняется вперед с деловым видом. — Мы раньше бывали здесь?
Сандерсон на мгновение задумывается о присущих этому вопросу метафизических возможностях, и говорит:
— Да. По воскресеньям мы почти всегда сюда приезжаем.
— Что ж, это замечательное место. Но я думаю, что нам лучше возвращаться. Я устал. И мне нужно сделать еще кое‑что.
— Вздремнуть.
— Еще кое‑что, — говорит Папа, и настоятельно смотрит на него.
Сандерсон жестом просит принести счет, и пока он оплачивает его, Папа, глубоко засунув свои руки в карманы, бредет к выходу. Сандерсон поспехом хватает сдачу и вынужден бежать, чтобы словить дверь, прежде чем Папа сможет выйти на улицу.
— Это была отличная ночь, — говорит Папа, пока Сандерсон пристегивает его ремень.
— Какая ночь?
— Хеллоуин, олух. Тебе было восемь лет, это был 1959 год. Ты родился в пятьдесят первом.
Сандерсон восхищенно смотрит на своего отца, однако старик глядит прямо перед собой, на дорогу. Сандерсон закрывает дверь для пассажиров, спереди обходит свой «Субару» и садится в него. Они молчат еще два или тра квартала, и Сандерсон полагает, что его отец уже все забыл, но это не так.
— Когда мы добрались до дома Форестеров у подножия холма — ты ведь помнишь холм?
— Холм на Черч Стрит, конечно.
— Точно! Норма Форестер открыла дверь, и тебе она говорит — прежде чем успел сказать ты — она говорит, «Кошелек или жизнь?». Затем она смотрит на меня и говорит, «Кошелек или чего‑нибудь выпить?». Вот же умора! Помнишь это, да?
Сандерсон пытается вспомнить, но безрезультатно. Все, что он помнит, так это то, насколько он был счастлив быть вместе с папой даже несмотря на то, что костюм Бэтмена был довольно‑таки никудышним. Серая пижама, эмблема Бэтмена, нарисованная спереди фломастером, плащ, вырезанный из старой простыни. Многофункциональным поясом Бэтмена служил старый кожаный пояс для инструментов, в который его отец вставил набор отверток и зубил из ящика в гараже. Маской служила старая, изъеденная молью балаклава, которую Папа закатил ему до носа, чтобы было видно рот. Перед уходом, стоя напротив зеркала в прихожей, он подтянул маску вверх по бокам и дергал за них, чтобы сделать уши, но они не стояли.