В Кинду были размещены части третьей армии, то есть Восточной провинции, под командованием полковника Пакасса. Пакасса некогда был сержантом в штабе генерала Янсенса, однако не сделал блистательной карьеры. Гизенга произвел его в полковники; ему нужен был преданный военачальник, особенно когда он заметил, что Лундула отходит от него.
В первую неделю ноября в Кинду приземлились одиннадцать итальянских летчиков в помощь центральному правительству, еще не имевшему своих пилотов. Солдаты, стоявшие в Кинду, сочли прибытие европейцев провокацией. Их командиры не хотели воевать против Чомбе в Катанге: жалко было расстаться со «сладкой жизнью». Они внушали солдатам, что итальянцы — шпионы, которые выдадут солдат Чомбе. И вот в один из ноябрьских дней итальянцев средь бела дня убили, а их трупы сбросили в Луалабу.
Это вызвало возмущение в Леопольдвиле. Газеты писали об анархии среди солдат Гизенги. Как будто в других местах солдаты не вольничали, и даже прямо на глазах у правительства! Происшествие было немедленно использовано против Гизенги.
Гизенга назначил строгое расследование. Лундула вылетел в Кинду, однако виновников убийства уже нельзя было найти, они бежали в джунгли. После падения Гизенги их даже амнистировали.
А мне все казалось, что весь инцидент был спровоцирован некоторыми лицами, чтобы скомпрометировать Гизенгу.
Неуверенность в провинции росла. Из-за дезертиров положение стало опасным. Как и год назад, они шли на север, в Стэнливиль. Однажды вечером на противоположном берегу реки появились солдаты. Телеграф джунглей — тамтамы — уже сообщил об их приближении по деревням, хотя официальные инстанции упорно молчали. Солдаты подавали сигналы, по-видимому, требуя перевоза. Однако паром был en panne, горючее отсутствовало, к тому же стояла высокая вода. На берег прибежал Маяна и в знак отказа помахал сигнальной лампой. Немного погодя мы услышали выстрелы и свист пуль и возблагодарили половодье.
На телеграф джунглей можно положиться. Я заметил это сразу же после прибытия в больницу. Вскоре туда из ближних и дальних мест потянулись страдавшие грыжей. Пока не было монганги, их некому было оперировать.
Я любил сидеть вечером на веранде и прислушиваться к звукам тамтамов, которые с наступлением ночи передавали новости. Здесь я чувствовал, как бьется пульс истинной Африки. Это действительно были последние неосвоенные районы, где известия еще передавали при помощи тамтамов. Во многих областях Конго тамтамами уже больше не пользуются, хотя у некоторых племен военные барабаны до сих пор в чести и фигурируют на праздниках и торжествах.
Тамтам для передачи известий представляет собой полый ствол длиной в два-три метра, закрытый с обеих сторон, с продольной прорезью посредине, как в почтовом ящике. Края прорези имеют разную толщину, благодаря чему при ударе колотушкой из тамтама можно извлечь более звонкий или глухой звук. Ничего подобного азбуке Морзе здесь нет: тамтам передает целые фразы. Точно так же можно отбивать знакомую мелодию на тарелке. Как опытный радист слушает дробь аппарата Морзе, опытный барабанщик выслушивает сообщение и передает его дальше. Он сохраняет акцептацию и высоту тона, иначе могут возникнуть недоразумения. Например, вместо «Азоо — ламбе — бвили», что означает «Вода выходит из берегов», он может передать «Азо — ола — мбевили» — «Бабушка умерла».
Ночью тамтам слышен в радиусе пятнадцати километров. Сообщение передается от одного тамтама к другому на сотни километров. К полуночи тамтамы замолкают — духи не любят, чтобы их тревожили, и до этого времени мы часто не могли заснуть. Шум воды, жара и тамтамы не давали спать.
Военные барабаны в большинстве своем — это литавры, обтянутые козлиной кожей. Они напоминают большие амфоры.
Однажды в нашем городе разнеслась весть, что приближаются бапуа. Все бросились на берег к пристани. Подошли три военных каноэ на веслах. На борту каждого находились сорок человек. Лодки были украшены разноцветными гирляндами. Воины в юбках из тростника и в головных уборах из перьев попугая высадились на берег. Лица их были вымазаны белой охрой. Вооруженные копьями и щитами, они маршировали перед зданием управления, около которого собралась взволнованная толпа жителей. Все сразу бросили работу, чтобы полюбоваться военными танцами. Барабаны гремели без умолку. В танце змей принимали участие и жены воинов. Барабанщики вытянулись в длинную ленту, держа барабаны между ног. Праздник продолжался все утро, до самого обеда. Так я стал свидетелем зрелища, не организованного туристским бюро.
Каждое племя чтит свои барабаны и бережет их как святыню. Нередко они олицетворяют могущество господствующего рода.
Старое уживается с новым, говорил мой друг, учитель. Так было и с тамтамами. Конечно, особенно сильно тамтамы звучали по субботам, когда в окрестных деревнях танцевали вокруг костров: слышались ритмы самбы, мамбы и марумбы, по-видимому, предшественников твиста. К моему вящему удивлению, барабаны часто гремели и средь бела дня в будни.
— Что-нибудь случилось? — спрашивал я в таких случаях ассистента.
— Сегодня мы больше не будем работать, господин старший врач.
— Что вы! Война?
— Нет, профсоюзное собрание. Весь персонал больницы идет туда.
— Уж не хотите ли вы оставить больницу без присмотра?
— Простите, доктор, рабочие и служащие уже четвертый месяц не получают жалованья. Возможно, мы объявим забастовку. Мы — служащие городского управления и дворники.
— Больница не может бастовать.
— Наши дети голодают, доктор. Мы не можем вечно брать у вас в долг.
— Это ничего не значит.
— К тому же вы можете помочь только одному или двоим. Вы же не банк.
Он был прав. Как-то я заговорил об этом с Маяной. Он погладил свою лысину и заявил, что касса пуста.
— Но разве налоги не поступают? — спросил я, наступив тем самым на любимую мозоль.
Налогов взимали больше, чем это хотелось людям. Но из Стэнливиля не поступало ничего, все расходы покрывали из провинциальной кассы, а поступлений на это не хватало, хотя налоги собирали по всей строгости закона. Налогами облагалось все, что только можно: собаки, велосипеды, сады, козы. Существовала также ежегодная подушная подать, введенная еще бельгийцами. Они взимали ее натурой, а нынешнее правительство — наличными деньгами.
Кто не мог заплатить налога, садился в тюрьму. Не удивительно, что окружная тюрьма была всегда переполнена. В ней сидели не только мелкие воришки, укравшие козу, курицу или другую мелочь, — преступников покрупнее отправляли в Стэнливиль, — но главным образом неплательщики налогов.
Как-то утром мы долго ждали нашего повара, но он так и не явился. Вместо него пришла незнакомая женщина и, мешая французский с суахили, поинтересовалась, собираемся ли мы обедать.
— Конечно, — ответила моя жена удивленно. — А почему вы, собственно, спрашиваете?
— Я жена повара. Жена Фиделио.
— Он заболел?
— Если вы хотите обедать, придется вам его освободить.
— Почему? Он угодил в тюрьму?
— Да, в тюрьму.
— За что же?
— Он не уплатил налога за велосипед. Он ездит к вам на велосипеде.
— А если он не заплатит? — поинтересовалась моя жена.
— Две, а может, три недели тюрьмы, кто может это знать?
Так долго мы не могли оставаться без обеда и внесли за нашего повара триста франков.
Те, кто не имел поручителей, отсиживали свой срок и отрабатывали долг. Заключенных использовали на коммунальных работах в качестве водоносов или косарей, которые срезали траву вокруг домов, чтобы туда не заползали змеи. Заключенные также чинили дороги. Хотя на работу наряжали и так называемых уголовных преступников, содержали арестантов не строго. Я удивился, увидев на главной улице двух мужчин в шортах и полосатых арестантских рубашках, спокойно разгуливавших с сигаретами во рту. Группу заключенных, которые подстригали газон возле резиденции Маяны, часто сопровождал надзиратель. Пока арестанты работали, конвоир мирно дремал в тени мангового дерева. Он не опасался, что его подопечные убегут. А один заключенный регулярно приходил к нам и предлагал купить бананы. Я спросил его, как он выходит из тюрьмы? Или у него специальный пропуск? И какое он совершил преступление?