— О, я осужден на два года, господин. За кражу. В деревне был сильный, сильный голод. Пришлось воровать, господин.
— И вам разрешают так свободно ходить?
— Но я ведь не злоумышленник! — воскликнул он оскорбленно. — У нас воровство не преступление, если человек в большой беде.
— Но вы же можете убежать.
— Назад в деревню? У меня застревает кусок в горле, когда я вижу вспухшие от голода животы детей.
— А в Стэнливиль?
— Там я умру с голоду без работы или же снова буду воровать. Нет, уж лучше я останусь тут. Здесь у меня крыша над головой, еда, табак. Жена навещает меня, ко мне хорошо относятся. Связка бананов — сто франков.
Я дал ему в два раза больше. Он действительно не был преступником.
На профсоюзном собрании Маяна попал под перекрестный огонь. Я там не был, считая, что это дело конголезцев. Но ассистент рассказал мне, что обвинения сыпались градом. Куда уходят их деньги? Господин Маяна мог бы ездить и в автобусе, откуда он достает бензин для своей машины? Где обещанная правительством еще шесть месяцев назад премия? Почему Маяна каждые две недели ездит в Стэнливиль и неизменно возвращается с пустыми руками? А кто финансирует эти поездки? Страсти разгорелись… Маяна поклялся, что в. следующий раз не вернется из Стэнливиля, пока не уладит вопрос о жалованье.
Он сдержал свое слово.
Как-то Маяна пригласил меня на охоту, «чтобы вы тоже получили удовольствие». Его бой нес под мышками два карабина. Было воскресенье, и я не мог отказаться под тем предлогом, что необходим в больнице. Я плохой охотник и не люблю убивать зверей, но Маяна, будто прочитав мои мысли, сказал: «Эта будет охота на крокодилов, вниз по реке есть островок с песчаной банкой, там полно крокодилов».
Итак, еще и в лодке! Что может сделать крокодил, испытал на себе один дипломат из Леопольдвиля, также участвовавший в охоте. Крокодил плохо разбирается в дипломатии, он хвостом приподнял лодку и перевернул ее, а дипломата больше не видели.
Все же я утешался мыслью, что смогу послать домой фотографию, где буду изображен в позе бесстрашного африканского охотника, попирающего ногой мертвую добычу.
Я начал подготавливать машину, но что-то было не в порядке. Прошло с полчаса, прежде чем мне удалось устранить неполадку. За это время небо нахмурилось. Быстро приближалась непогода. Мы поехали к пристани. Едва мы отвалили от берега, как хлынул дождь. Мы моментально промокли до нитки и вынуждены были снова пристать к берегу. Однако я сохранял свое: достоинство.
С крокодилом я все же имел дело, но в качестве врача. В больницу была доставлена женщина с глубокими рваными ранами на голени. Она стирала белье в реке на мелком месте, и крокодил схватил ее. Женщина не растерялась и стала колотить крокодила вальком по морде, пока он не разжал челюсти. К счастью, она другой рукой крепко держалась за дерево, иначе крокодил утянул бы ее на глубокое место. Раны заживали медленно и, как все подобные повреждения, гноились.
Однажды мы зашивали раны одному парню, которого избили на противоположном берегу. Он сказал, что били его из-за крокодилов. Он в них стрелял.
Я удивился.
— Разве охота на этих гадин запрещена?
— На том берегу — да. Они верят в переселение душ. Недавно крокодил съел сына вождя, и теперь все крокодилы — табу.
— Почему же?
— Никто не знает, в каком крокодиле живет душа сына вождя.
Подобное «переселение душ» не редкость в Африке. До сих пор охотники делят между собой и съедают сырым сердце льва или леопарда, полагая, что станут макази, сильными, как лев. Поверье это сохраняется и в отношении знаменитых умерших воинов.
Недалеко от больницы, у обочины дороги, есть могила. Она огорожена бамбуковыми стволами, а их верхушки усажены пустыми консервными банками и старыми глиняными горшками. Я спросил миссионера, что это означает. Оказалось, что здесь похоронен воин из племени бапуи, который убил много леопардов. Родственники умершего целую неделю дежурили у могилы, чтобы никто не похитил его сердце. Он был очень макази, нгуфу, то есть сильный.
— Вы боретесь против этого суеверия? — спросил я.
— Для местных людей это не суеверие. Они твердо убеждены, что эта так. Однажды я попытался изложить бапуи нашу точку зрения. Он терпеливо выслушал меня, а затем спросил: «Тата, а просфора разве не то же самое?».
Мне было ясно, что для знакомства со зверями Африки нет необходимости идти с ружьем на охоту. Как врач я имел возможность изучить теневые стороны подобных контактов с африканской фауной. То тут, то там я встречал бегемотов. Местное население не любило толстокожих за то, что они нередко опрокидывали рыбачьи лодки. Однажды меня позвали к женщине, которой бегемот повредил ногу. Нога имела ужасный вид, мягкие части превратились в бесформенную массу, кости во многих местах были раздроблены. Артерия пульсировала, и я решил воздержаться от ампутации. Благодаря тщательному лечению и заботливому уходу ногу удалось спасти. В стране, где нет протезов, лучше иметь ногу, даже если она никудышняя. Женщина была довольна, что могла ходить хотя бы на костылях; калеке здесь остается только нищенствовать.
Одна мысль о крокодилах, даже мертвых, вызывает у меня отвращение, особенно после того как наш сосед в Инонго на озере Леопольд, лейтенант Конголезской национальной армии, убил крокодила. Он утверждал, что его мясо очень вкусно, и хотел это доказать. По его приказанию бои разделали тушу, освежевали, разрезали на куски, затем сварили мясо и поджарили. В пиршестве приняли участие несколько десятков человек, но тем не менее много мяса осталось. Вонь поднималась до небес. Вид мух, привлеченных разлагавшимся мясом, наводил на мысль о том, как выглядела одна из десяти египетских казней.
Однажды я купил карликовую антилопу, ростом не больше болонки. Ее поймали и продали охотники. Вместо вертела она попала в сад. Охотники, когда ловили антилопу, прижали ее чуть покрепче и вывихнули ей плечо. Пока я лечил антилопу, она привыкла ко мне и вскоре начала брать хлеб из рук. А вот два крокодила, пойманные едва вылупившимися из яйца, не принимали пищу из наших рук. Мы их кормили хлебом, и они, несмотря на необычное питание, благоденствовали в бассейне и по ночам лаяли, как молодые собаки.
С крокодилом связано комическое происшествие, случившееся со мной из-за того, что я плохо знал местные языки. На языке киконго крокодил — «нгуфу», а на суахили это же слово означает «сильный». Однажды во время операции я попросил ассистента сильнее натянуть-проволоку, так как он считался человеком нгуфу. Он посмотрел на меня смущенно и сказал с легким раздражением, что он не крокодил. Я удивился, но вскоре все разъяснилось к общей потехе.
Я не советую испанцу переводить на киконго обычный испанский комплимент красивой девушке, буквально-означающий «милая обезьянка». «Макака минги» звучало бы здесь смертельным оскорблением еще и потому, что колониалисты называли конголезцев макаками.
В нашем саду разгуливала серебристая макака. Она принадлежала бельгийцу, а когда тот уехал, макаку выпустили из клетки. Это была веселая обезьяна, которая часто беззлобно дралась с моей собакой. Она проявляла повышенный интерес к нашему автомобилю, особенно когда капот был поднят. Но с еще большим удовольствием обезьяна подстерегала конголезок и вгрызалась в их икры, а мне потом приходилось возиться с пострадавшими и лечить укусы. Городское управление приказало расстрелять обезьяну, и жандармы немедленно привели приговор в исполнение. Нам было очень жаль смышленое животное.
Нашей пациентке мадам Льон — Госпоже Львице, ее так прозвали, потому что на нее напал лев, — повезло, ее ранения быстро заживали, против ожидания: подобные рваные раны часто бывают заражены трупным ядом, который содержится в когтях диких животных. Женщина собирала на опушке леса маниоку. В Квилу львов почти не осталось, их всех хищнически истребили европейские охотники, но иногда появляется старый зверь, который уже не в состоянии догонять быстроногую добычу и вынужден держаться поближе к людям. Когда лев напал на женщину, она, падая, завопила от страха и стала размахивать тяпкой. Лев испугался и бросил ее. Рассказ пострадавшей подтверждается тем, что у нее сломаны ребра с кровоизлиянием в область реберной плевы и рука, а грудь и бедра покрыты кровавыми полосами, словно от острой бритвы.