Красновидов видел иные, чем Рогов, цели. Они были сложнее и потому, возможно, менее конкретны. Им обуревало желание делать Театр. Рождать произведения искусства, которые оставались бы в душах и памяти зрителя не на день-два, а на годы, может быть на всю жизнь.
Все, пока что решительно все, чего бы он ни коснулся, заводило в тупик. Издергавшийся от дум, он хватался за пальто и шапку и уходил на воздух. Вот и сейчас, буркнув: «Пойду освежусь», вышел из избы. Рогов тоже оделся и поплелся за ним. Красновидов, сложа за спиной руки, шагал энергично, словно задался целью измерить метровыми шажищами длину улицы, Рогов семенил шажками частыми, у него начиналась одышка, но темпа он не сбавлял, шел с Красновидовым вровень, только подшучивал:
— С тобой гулять надо на велосипеде, мчишь как наскипидаренный.
Красновидов резко остановился. Теперь вот засела ему в голову эта самодеятельность. Чем больше он думал о предложении Рогова слиться с его ребятами, тем больше понимал, что компромисса ему не избежать. Надо отступить. Положение безвыходное. Слиться, а тем временем искать, искать.
Отдышавшись, Рогов подтолкнул Красновидова плечом, и тот, сразу умолкнув, зашагал дальше. Они пересекли площадь, где стоял театр, остановились. Небольшое каменное здание с колоннами и пятью-шестью щербатыми, тоже каменными ступеньками, справа и слева украшенными какими-то подобиями львов, служило при царе местному купечеству клубом. Рогов стал рассказывать, как некогда жил в Крутогорске богатый купец Тюнин — мужик широкого размаха. Торговал зерном, пушниной и богат был непомерно. Маленький, хлипкий, ходил — пометом от него разило, а имел любовниц. Каждой построил отдельный дом. Отгрохал церковь, школу, а сам неверующий и безграмотный.
— В этом вот здании — поверишь? — играла некогда итальянская труппа. А теперь мы! — Петр Андреевич самодовольно потер руки, посмотрел на здание, будто впервые увидел. — Хорош театр, а? Подремонтировать, покрасить — цены не будет.
Оглядывали они невзрачный театрик, и каждый думал свою, потаенную думу.
Рогов снова тронул Олега плечом, и тот послушно зашагал, уткнув подбородок в поднятый воротник пальто. Они добрались до противоположной окраины города, остановились у обрыва, с которого видна была овальная котловина строящегося стадиона. Вокруг, обхватом, естественной стеной высился таежный лес. Тайга будто инстинктивно задержала свое продвижение перед этим обрывом, чтобы не упасть с него, не изломаться, окружила это место со всех сторон, задумалась… и подсказала умному строителю: построй-ка здесь стадион, лучшего уголка не найдешь.
Закатное солнце освещало лес малиново-красным светом, и казалось, стволы деревьев охвачены пламенем. День доживал последние минуты. Миг — и пламень на стволах могучих кедров и пихт остыл, деревья стали темнеть почти до черноты, небо подернулось густеющей синевой, и только островерхие шпили пихт, громоздясь густым гребешком над лесом, продолжали еще удерживать остатки тускнеющих красок; словно рассердившись на рано уходящий день, они настороженно ждали, когда солнце осядет пониже, чтобы проткнуть его иглистыми пиками своими, и оно упадет, рассыпаясь и окрашивая густые ветви неяркой кровью своей.
Красновидов представил, как впечатляюще будет выглядеть среди этой дремучей лесной чащобы светло-зеленая гладь спортивной арены, накрытой огромным куполом голубого неба, с ярусами трибун, заполненных тысячами зрителей. Какая убедительная примета, подумал он, маленький городишко, затерянный в непроходимой тайге, строит комфортабельный стадион, рассчитанный на двадцать пять тысяч человек. Будущих двадцать пять тысяч. Значит, он на что-то рассчитывает, этот городишко? Глазом не моргнешь — пойдут троллейбусы, улицы покроются асфальтом, придет телевидение… А театр? Все будет самодеятельный? В бывшем купеческом клубе с печкой-буржуйкой?
Стоял Красновидов над обрывом, смотрел на тайгу, на котлован, где громоздились один на один бетонные блоки, виднелись остовы кирпичной кладки, торчала из земли толстая проволочная арматура и по-жирафьи тянули вверх длинные шеи замершие до утра подъемные краны. Смотрел, и так ему захотелось, чтобы рядом с ним сейчас вот, сию минуту стояли Ангелина, Валдаев, Ермолина, Уфиркин. И Лежнев Егор Егорыч. Олег вспомнил очень правильные его слова, сказанные тогда, у Валдаева: «Прокисли мы на стационаре-то. Хлебнуть жизни, мозги прочистить нам ох как нужно». Приезжай, Егор Егорыч, здесь не прокиснешь. И жизни хлебнешь.