Сколько ни внушал Петр Андреевич Красновидову, что встреча с коллективом будет выглядеть ни больше ни меньше чем беседа любителей с мастером, Олег Борисович интуитивно чувствовал, что все получится куда сложнее. Он рассуждал так: фактически, да и юридически, встреча эта — не что иное, как своего рода агрессия.
— Петр, — Красновидов остановился, разговаривать на ходу он не мог, — ты прости меня, но я вот сейчас иду и думаю: а ведь от всей этой затеи самолюбие твое, должно быть, ущемлено.
— Чем? — удивился Рогов.
— Идем мы на встречу с труппой… — Красновидов подыскивал слова. — Объявим ей приговор, и фактически это перечеркивание всех твоих заслуг. Так я говорю?
— Нет, не так. Ты эту свою щепетильность брось, а то осержусь. И чем ты меня ущемляешь? Тем, что создаешь в городе профессиональный театр? Этим?
— Нет, тем, что разрушаю твой театр.
Рогов развел руками.
— Мой, твой! Нашел собственника. Прекрати ты свои реверансы.
Они вошли в театр.
Собрались в зрительном зале. Занавес распахнут, он словно демонстрировал, что спектакля сегодня не будет, — все настежь. Зажгли большую люстру, и неосвещенная сцена отодвинулась куда-то вглубь и сейчас была похожа на темную, дышащую прохладой пещеру, манила таинственностью и смесью тоже манящих запахов, каких нет нигде в мире, кроме как на театральных подмостках; на сцене что-то тенькало, шуршало, потрескивало. И казалось, кто-то невидимый протяжно, с хрипом вздыхал, тоскуя. А в зале было светло. Партер, чудилось, хранил еще на своих креслах тепло зрителей и в предожидании звонка, первого звонка, приглашающего почтенную публику войти и рассаживаться, затих в торжественном безмолвии. Ни шороха. Ни звука. Полная тишина, строгая, храмовая, необъяснимо магически действующая на актера всегда, когда он готовится к выходу перед спектаклем.
На беседу явились не только артисты. Через кресло от Красновидова сидел преподаватель литературы, он же исполняющий обязанности заведующего литературной частью театра, с бородкой и в кителе. В бельэтаже с альбомом и карандашом присел на пуфик, поджав под себя ногу, местный Репин — декоратор театра. Пришли рабочие сцены, гример, кассир, администратор. С труппой, в большинстве, Красновидов так или иначе успел уже познакомиться, а этих он видел впервые.
Нарушил тишину Петр Андреевич Рогов. Он объяснил цель сегодняшнего сбора, с нескрываемым удовольствием поведал об идее создания театральной студии, о предстоящем по этому случаю конкурсном экзамене, с еще большим удовольствием представил проект преобразования («нашего дорогого») театра в профессиональный.
— Мы хорошо поработали, — заканчивал он свое выступление, — но мы были лю-би-те-ля-ми.
Кто-то в зале полез за платком.
— Теперь нам предстоит учиться, познать премудрости актерской игры, стать настоящими артистами. Но вот один вопрос, который нужно решить.
Тут пафос значительно поубавился, Рогову надо было сообщить деликатную вещь.
— В дальнейшем, друзья, вы совмещать свою основную работу с работой в театре не сможете. Вам предстоит сделать выбор.
Кто-то из женщин выкрикнул: «Я так и знала!» Петр Андреевич услыхал, чуть смутился.
— Занятия в студии будут начинаться в девять утра. До четырех. Возможно, и по вечерам.
С места:
— Стипендия будет? — Это выскочил Герасим Герасимов, актер и баянист театра.
— Со временем, друзья. На первых порах придется… на общественных началах.
Кто-то хохотнул. Встала преподавательница физики в средней школе, исполнявшая в театре роль Любови Яровой.
— Мы ждали этой встречи с тревогой, — начала она, волнуясь. — Теперь наконец все прояснилось. Ну что ж, каждому понятно, что в профессионалы мы не годимся, да и не претендуем. Я, конечно, своей профессии не брошу, я ее люблю. Но три года, отданные сцене, пристрастили меня к театру, я бежала на репетиции и там забывала про все. Ваше решение, товарищ Красновидов, перспективное, многообещающее, но мы хорошо понимаем, что новый театр будет создаваться уже без нас.