В здании театра появились признаки жизни. Дощечку с надписью «Закрыт на ремонт» сняли. Холодное, засыревшее изнутри помещение вновь обживалось. Огласились говором и смехом гулкие коридоры; электрик Ксенофонт, громыхая стремянкой, налаживал освещение в кабинетах, на лестничных клетках. Студийцы мыли полы и окна, драили латунные дверные ручки, расчищали сцену от хлама и мусора.
Могилевская засела за машинку, треск «Ундервуда» сухими выстрелами разносился по всему театру. Печатались первые приказы, расписание занятий, наряды на внеурочные работы в мастерских, письма, докладные, объявления, еще телефонные разговоры, еще всякое разное.
Рогов выискивал средства на ремонт. Многое обветшало, сцену требовалось перестроить, переоборудовать световую оснастку, расширить сценические карманы. Перебрать кровлю, паркет, подновить кресла в зрительном зале. А что делать с производственными цехами? Нужен костюмер, драпировщик, рабочие сцены. Все нужно. Но деньги — в первую очередь. А их не было. И все само собой становилось на прикол. У Рогова голова шла кругом. Где его прежний вид бравого крепыша с короткой холеной шеей и солидным брюшком: быстрый, неутомимый, никогда не теряющий самообладания и бодрости духа, Рогов сейчас, в эти дни, когда все, казалось бы, на мази, повесил нос. Усох Петр Андреевич от хлопот, кожа на шее некрасиво обвисла. И пиджак, словно с чужого плеча, широк и длинноват стал. Походка дряхлая, движения небыстры, ноги стали побаливать в суставах. Заметил он, что и бодрости духа у него поубавилось.
У артистов таяли сбережения, оставались гроши. Студийцы, решившие сменить профессию, ушли с производства, а вопрос со стипендией повис недвижно в воздухе. Конечно, они здесь при семьях и родных, при своих участках с картошкой и овощами в парничках, с погребами, где от осени до весны — много ли, мало ли — хранятся копчености-солености.
Ко всему еще у Рогова спор с Красновидовым. Олег Борисович требует начинать репетиции, а ремонт отставить. А он, Рогов, упирается. Он понимает, конечно, что если сейчас упустить время с открытием, можно остудить пыл у артистов. Чего доброго, они на безденежье да без работы умотают восвояси, и делу конец. Красновидов прав: убить, не дай бог, сейчас, на разгоне, стимул — равносильно катастрофе. С другой стороны, начать работу в полуразрушенном помещении, открыть сезон и сразу встать на ремонт — серьезно ли это? Стоило бы учесть и то, что сейчас горком партии, исполком, видя и понимая все насущные потребности, готовы помочь театру. Сейчас и средства найдут, и рабочую силу подкинут: давай ремонтируй. Откроют театр — и ищи-свищи тогда ветра в поле.
Ходит Рогов, оглядывает театр со всех сторон — сердце болит, до чего он пришел в ветхость. Не нагрянь Красновидов со своей компанией, рухнуло бы здание, осталась бы одна память о нем. Разве можно до этого допустить? Сколько он мотался по стройконторам да стройуправлениям, просил, молил. Везде «да, да, подумаем», а толку чуть. Лишь в «Главгеологии», совсем уже недавно, подошли по-деловому. Отзвонили в Крутогорск, дали команду своим подведомственным помочь, обеспечить, доложить. Вроде что-то сдвинулось: и смету составили, и подрядчика нашли. Так на тебе, забастовал Красновидов. Но, когда кремень сталкивается с кремнем, высекаются искры. В этом споре Красновидов все-таки склонился на сторону Рогова. При том лишь условии, что на целину Рогов не поедет и, ставя театр на ремонт, отыщет помещение, где актерам будет возможность репетировать, а студийцам заниматься. На том и договорились.
Три раза собирал Рогов депутатские комиссии. Требовал, доказывал. Выгорело. Постановили: помещение бывшей больницы, которая переведена теперь в новое, благоустроенное здание, предоставить театральной студии. Одноэтажное деревянное здание больницы, с множеством комнат и подсобок, вполне устраивало. Сделали внутреннюю перепланировку: в нескольких палатах убрали переборки и оборудовали зрительный зал, остальные палаты после мелкого ремонта приспособили под классы.
На классах появились дощечки с надписями:
«Не шуми: ты в студии», «Опоздал — уходи домой», «На репетиции ни звука о посторонних делах».
Лежнев не ощущал великого счастья от назначения его руководителем студии. Воспитал он за свою жизнь не одно поколение актеров, есть среди них и такие, которыми можно гордиться. Например, Шинкарева. Но если честно признаться, то при большой любви поучать, учить радости особой не испытывал. Почему? Много тому причин, одним словом не объяснишь. Главная из них — по-видимому, — высокая ответственность перед студентом.