— Есть, — сказал Красновидов, подумав. — Уфиркин на Самсона Силыча — в листа. Вам Рисположенский — карты в руки. Устинью… Красновидова-Томская не сыграет.
Ангелина Потаповна насторожилась. Замерла. Замерли и остальные. Вот тебе раз! Вопрос распределения ролей всегда, спокон веку был самым больным и сложным вопросом. До сих пор не выяснено, кто в театре таинственно-неизвестный распределитель актерских судеб? В чьих руках эта черная магия? И вдруг впервые назначение на роль обсуждается в открытую при всех, и никакой магии. Факт, который труппа не могла не оценить как признак истинно откровенного демократизма. Но чтобы так откровенно, без этих «мне бы казалось», «меня несколько смущает» дать отвод, да еще и собственной жене.
— Нет, сыграет! — отрезал Лежнев. — Сдеру с нее все штампы, наигрывать не позволю. Ты к ней, Олег, за совместную жизнь слишком пригляделся. Вот увидишь, дивная будет Устинья.
Ангелина Потаповна, бледная, растерянная, сидела не шелохнувшись.
Красновидов только пожал плечами и продолжал:
— Есть письмо из Управления театров. Обещают прислать режиссера. Если это случится скоро, тогда можно будет Рогова освободить от «Платона», чтобы он целиком занялся театром и подготовкой группы на целину.
— Ну-у-у, — протянул Лежнев, — это ведь в зависимости от того, что нам пришлют. А ну как пришлют такого, что «Платон» пойдет ему, как мне сарафан?
Рогов предложил:
— Начну. А там увидим. Приедет режиссер, так ведь тогда и обсудим еще раз. За глаза-то что можно сказать?
— А что, — спросил Лежнев, — целина — это уже бесповоротно?
— На эту тему поговорим отдельно, — сказал Красновидов. — Вопрос оказался сложнее и важнее, чем предполагалось. Буров торопит.
— Идет, — Лежнев поднялся. — Есть, друзья, хочется, в животе трескотня. А может быть, на обеде мы целину и обсудим? На сытый желудок мысли светлей становятся, неожиданней.
Концертная программа, подготовленная Шинкаревой для гастролей на целине, шефским порядком была показана молодежному активу района в кинотеатре «Сибирь». Жители Крутогорска мигом прослышали, что в городе у них объявились артисты, у которых очень интересные номера. И когда, через несколько дней, по городу были выклеены афиши на два концерта в помещении театра, все билеты были распроданы. Актеры повеселели: столько времени глодала их тоска по зрителю! Молодому театру нужен был резонанс. Резонанс был важен и для тех организаций, которые согласились шефствовать над театром. Актеры стали их подопечными. К ним вернулся вкус к творчеству, к труду. Они охотно отдавали теперь часть времени и работе в театральных цехах. Мастерили реквизит, костюмы, бутафорию. Светлана Семенова оказалась специалистом красить ткани, жестко крахмалить воротнички у мужских сорочек. Красновидов глухими вечерами забирался в чердачное, самое просторное помещение театра, где красили, апплицировали, грунтовали холсты задников и декораций, нашивали на подкрахмаленную марлю деревья и кусты. Там, примостившись в укромном месте у слухового окна, Красновидов набрасывал эскизы для макетов на «Своих людей» и «Платона Кречета». Рисовальщик он был плохой, но приспособился, и выходило приемлемо. Пробовал с наброска сооружать интерьеры, какие-нибудь коленчатые лестницы с перилами, столики размером со спичечный коробок, стульчики, пуфики. Строя макет, он, по существу, занимался и постановочной работой. Мысленно вводил в эти миниатюрные декорации воображаемых действующих лиц, заставляя их двигаться, обживаться. В другом случае, трудясь над макетами к «Разведчице Искре», он поймал себя на том, что проигрывает с будущими персонажами отдельные эпизоды, сцены: драматург воплощался в постановщика. Это помогало ему прослеживать и выверять действенную линию пьесы в пластических решениях, в рождающемся контакте с ожившими персонажами.
В день, когда Красновидов, Марина Рябчикова, супруги Семенова и Берзин собрались к геологам, погода раскисла. Ползущий с Иртыша молочной пеленой туман накрыл город. Когда туман рассеялся, начал лить дождь. Ехать — не ехать?.. Решили не откладывать. Грузовик со скамейками по бортам вез артистов на аэродром. На дороге слякоть, грузовик водило зигзагами. У аэродрома машина неожиданно скакнула на асфальт — все облегченно вздохнули. Чуть проехали — и снова заюлили по грязи.
Вертолеты стояли в стороне от рейсовых «яков» и «антонов». Зачехленные одноместные «Ми-1», похожие на слонов, стояли рядом с зелеными, напоминавшими огромных стрекоз, вместительными «Ми-4». На подходах к вертолетам тоже чавкала грязь. От порыва ветра оглушительно хлопал сорванный с транспортера брезент. Ветер дунул покрепче, брезент свернулся в рулон, и понесло его по аэродрому. У барака, где находился диспетчер, стояла кучка ребят в плащ-накидках и робах. Это буровая вахта. Отдыхали ребята после смены пятидневку в городе, теперь столько же будут вкалывать на кусту. По разговору можно было понять — они обеспокоены: задерживается вылет, а вахта там, на болоте у скважин, измученная, вымокшая до нитки, ждет, когда ее сменят; дела на буровой безрадостные, забурились до отметины «4000 метров», а на газ или нефть никаких признаков. Мертвый куст.