— Габариты города, насколько мне известно, будут увеличиваться? — в свою очередь спросил Красновидов.
— Да. Но вам потребуются, простите меня за такой технический термин, зрительские мощности, и ведь, наверное, в скором времени. Труд артистов при полупустом, зале принесет им разочарование. Как с этим быть?
— Сергей Кузьмич, когда у вас здесь играл самодеятельный коллектив, зал не был полупустым?
— Тут есть один нюанс, — возразил Буров.
— Какой?
— Публика шла с сознанием, что это играют наши. Наш слесарь, наш инженер, наша учительница. Да и цены местам в первом ряду партера не превышали стоимости, скажем, буханки хлеба.
Красновидов улыбнулся.
— Видите? Хлеб меняли на зрелище, это надо ценить. Мы постараемся, Сергей Кузьмич, чтобы качество нашей продукции было выше стоимости буханки хлеба, простите меня, в свою очередь, за такую торгово-продуктовую терминологию. Но главное, конечно, не это. Театр мы собираемся делать для того Крутогорска, который в недалеком будущем, как вы однажды сказали, появится на всех географических картах. Больше того, театр наш может стать таким, каким он замыслен, если мы точно предугадаем потребности и чаяния зрителя з а в т р а ш н е г о Крутогорска. Следовательно, надо брать из жизни не только то, что она дала, но и то, что она может дать, не протоколировать ее, а открывать. Тюменщина, Сергей Кузьмич, мне представляется страной чудес, краем несметных богатств. Здесь безграничный простор для фантазии художника.
Буров смотрел на возбужденного, стоящего посреди широкого фойе, человека и дружелюбно, как-то по-особому участливо сказал:
— Дорогой Олег Борисович, в вашей романтической тираде есть много притягательного. Вдохновение всегда убеждает, искусство этим и ценно. Меня интересует, в какой мере ваши представления о крае несметных богатств — а это, между прочим, так — совместимы с реальным их воплощением на театре?
Красновидов ждал этого вопроса.
— Очень хорошо понимаю ваши заботы: увидеть плоды, речей вы наслушались всевозможных. Что могу сказать? Будем взращивать. В вашем саду плоды тоже еще не созрели. Понимаю вас и в той части, что вдохновение в искусстве без реальной основы не только бессмысленно, но и вредно.
Он сел, подложив кулак под подбородок. Обдумывая сказанное, внезапно поймал себя на том, что одна мысль звеняще просится на язык, но сдержался. Молчал. И Буров молчал. А мысль звенела: пьесу, пьесу о тюменцах. «Сверкающая быль». Или что-то в этом роде. Как же иначе и заглянуть в завтра, если не средствами театра?
Буров тоже, видимо, пытался сейчас разобраться во всем, что услышал от Красновидова. Тема затронута важная, принципиально важная. Ему действительно в этом новом для него деле было многое неведомо и непонятно. И хорошо, если идея, позиция будущего театра с первых шагов, с самого начала закладки его получит точные определения. Красновидову как художественному руководителю это необходимо в первую очередь. Олег Борисович ждал теперь, что скажет Буров, но тот опять ограничился вопросом:
— Как вы полагаете, от чего зависит успех или неуспех театра?
— Театр, Сергей Кузьмич, живет по закону океана: приливы — отливы. Это почти неизбежно. Оставаться все время на гребне — противоестественно. Тут и общественные, и социальные, и политические причины. Приливы и отливы бывают заметны даже стороннему наблюдателю. Но в театре заводится еще червь. Это страшнее. Червя порой не замечает и сам театр. Ущерб от него огромный. Спохватываются, когда он уже нанесен, и театр встает в тупик.
— Что же это за червь такой? — спросил Буров.
— Штамп и рутина, — не задумываясь ответил Красновидов. — А еще… — Но уклонился от прямого ответа и продолжал: — Обратимся к авторитетам. Родитель, жрец Московского Художественного театра Владимир Иванович Немирович-Данченко, анализируя почти полувековой путь театра, нашел мужество признаться, что между МХАТом новорожденным и МХАТом зрелым лежит большая пропасть.
Он порылся в своей папке, извлек оттуда тетрадную страничку.
— В сорок втором году, находясь в Тбилиси, Немирович пишет своему коллективу: «МХАТ подходит вплотную к тому тупику, в какой естественным, историческим путем попадает всякое художественное учреждение, когда оно не только не перемалывает свои недостатки, но еще укрепляет их, обращает в священные традиции, замыкается в себе и живет инерцией». Одной из причин тупика, — Красновидов положил страничку на место, — я считаю неумение или нежелание пересмотреть свои эстетические и гражданские позиции по отношению к зрителю.