Он распахнул с гремучей щеколдой дверь. Отстраняя нетерпеливых, столпившихся у дверей, пропустил артистов в нутро клуба и закрыл дверь на щеколду.
В клубе темно, витают амбарные запахи, потолок — рукой достать, сарай сараем. Сцена малюсенькая, метров двадцать пять квадратных, по рампе керосиновые лампы, и еще две подвешены над головой, занавес — легкая дерюжка, на которой во множестве намалеваны небесные звезды.
Парторг засветил лампу, запахло керосиновым перегаром, но светлее от этого вроде бы не стало.
— Располагайтесь, товарищи, а команду начинать как дадите, так и начнем. После концерта попросим вас посидеть с передовиками-новоселами, ну и перекусить.
Приткнувшись кто где, чуть не друг у друга на коленях, артисты стали готовиться, переодевались, причесывались. Красновидов, держа в одной руке карманное зеркальце, гримировался. Герасим Герасимов оделся на Швандю, наклеивал усы, белокурый локон к виску, шутил:
— Где-то потерял юмор, не находили?
Народ гудел за занавеской, набилось — не вздохнуть. Стоячих мест оказалось в пять раз больше, чем сидячих; женщины с грудными детьми, девушки и подростки, местные старики и пожилые бабки; воздух уплотнялся от смеси запахов пота, мазута, табака и детских пеленок; густел шум, слышалась перебранка:
— Имейте совесть!
— Ты сидишь — и сиди.
— Товарищи, дышать нечем, задавили. Не вздохну.
— Вздохнешь, сё одно задавят, стой и не гунявь.
Парторг с трудом пробрался на сцену, спросил:
— Начинаем?
— Да.
Олег Борисович в сером костюме, в белой рубашке с черным галстуком, причесанный и свежий, появился перед парторгом:
— Пожалуйста, начинайте.
— Сейчас, немножко успокою их.
Парторг вышел за занавеску.
— Товарищи!
В зале шум не умолкал. Парторг гаркнул еще раз:
— Товарищи!
Чуть стихло.
— К нам приехали артисты, примем их по-целинному. Уважайте, а поэтому не курите, не разговаривайте, не аплодируйте и не хохочите, как эти… Здесь, спереди, не зацепите лампы на сцене, стекол больше нет, осторожней.
Вдруг кто-то из зала:
— Митрич! Опросик можно?
— Пожалуйста.
— А если я, например, захочу выразить восторг, как быть?
Парторг просовывает голову за занавеску: как быть? Ему отвечают: «Пусть выражает».
— Выражайте, товарищи артисты не возражают.
Трудно сделать тот первый вздох, или, вернее, первый выдох, с которым улетучивается груз личных дел, забот, переживаний, еще трудней вызвать в себе волевой сигнал-приказ: «зазернись», войди в образ!
Занавес раскрылся. Зал, гудевший воскресным базаром, смолк, замер.
Геннадий Берзин, осунувшийся, с синими подтеками у глаз, качающейся походкой вышел на сцену. Рассеянно оглядел зал, машинально поправил галстук, заставил себя улыбнуться. Получилось кисло. Зал воспринял иначе: вышел хохмач. Возник говорок.
Интермедия начиналась словами: «Ну и погода сегодня, я вам скажу…» Из зала послышалось: «Да уж, не говори». Берзин сообразил: подомкнулся к сегодняшней буре. Продолжал: «…дождь как из ведра», и снова из зала реплика: «Не видать что-то». Фу, черт, подумал Геннадий, не дадут они сыграть сцену. Дальше шел текст: «Жена моя куда-то запропастилась». Из зала: «Изменять пошла». Нет, так они запорют номер! Берзин разозлился, взял себя в руки. «Чу, звенит колокольчик. Она!» Реплики не последовало. Берзин за кулисы: «Полина-а, это ты?» Из-за кулис: «Я, мой дружочек!» Реплика из зала: «Нашлась». Появляется Полина — Семенова. Пошел диалог, реплики прекратились, номер состоялся.
Эльга Алиташова раскачала зал. В костюме манси, с бубном в руке, в густых, взбитых горой волосах, узелки лент, бантики, похожие на папильотки. Лешим в юбке носилась по сцене. Танец — и тут же прибаутки, бубен звенел и выколачивал заковыристый ритм. Потом вдруг все обрывалось на полузвуке, она замирала, крадучись на цыпочках подбиралась к керосиновым лампам по авансцене, сотворила над ними причудливый танец одних только рук, ловила ладонями пламя, что-то вещала на своем наречии, шаманила, и виделась в этом таинственно-пугающая премудрость полудикого гадания, укрощения лесных духов или злых сил природы.