С середины озера вертикальной стеной взлетали, нет, возносились к небу черные лебеди. Распластанно и, казалось, без взмахов, с клекотом и шипением, видимо вспугнутые приближением людей, лебеди поднимались все выше: их длинные гибкие шеи были предельно выпрямлены и напряжены; оттянутые назад ноги трепетно подергивались, будто стряхивали капли воды и чешуйки ряски.
На багряном фоне солнца и розовеющего горизонта черные силуэты птиц выглядели сказочно красиво. И двое на берегу, притихнув, завороженно смотрели на тающую в вышине стаю.
— Это нам подарок за бессонную ночь, — прошептал Олег Борисович, взглянув на Ксюшу.
Она не отвечала, только чуть сильнее сжала его руку выше локтя.
Солнце всходило.
В степи восходы звонкие.
Это краски звучат!
Апельсиново-оранжевая мажорна, громогласна, как литавры; ей по-боевому, бравурно вторит червонно-золотой оттенок тромбонов; лучезарно сверкает колоратурное серебро томпаковых труб.
Пробуждаясь от музыки красок, начинает неописуемо бойкую жизнь степная фауна: стрекот, пощелк, посвист; флейты и зулейки, свирели и кастаньеты слышатся в щебете птиц, вспорхнувших под небеса.
А в небесах светло и прозрачно разливается уже бирюза скрипок, фисташковые, чуть минорные, тона альтов, жгучая, насыщенная любовью и изменой, охра валторн, малиновый звон удалых разноголосых колокольцев.
Солнце встает!
И начинается пора превращений.
Мертвое оживает, живое растет, полнится силой и бодростью.
Солнце в степи — властелин плодородия. Встало оно, и потянулись изумрудные ростки жизни навстречу жаркому дню.
Быстрое движение солнца.
Вот уже изжелта-зеленоватая медь геликонов твердо чеканит поступь пришедшего дня.
Жарок день в степи трудом неустанным;
все торопится, в буйном ритме
успеть родиться, окрепнуть,
набраться сил.
Симфония скоро умолкнет, а солнце взберется в зенит,
краски сотрутся, звучание их побледнеет,
птицы утихнут в своем щебетанье,
и колокольцы замрут в поднебесье.
Только творец-Человек, он не утратит песни труда своего; от горизонта до горизонта будет она звать, и звучать, и поднимать на доблесть, на подвиг, на самое светлое чудо — жизнь без конца и начала.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Кинотеатр «Сибирь», отстроенный год назад, до сих пор стоял законсервированный. Дразнил крутогорцев красивым фасадом, огромный, заброшенный и нелюдимый. Промерзшие за зиму стены отсыревали, внутренняя покраска-поклейка отскакивала, слоями обвисала, обнажая влажную штукатурку; лопнувшие от морозов отопительные трубы выплеснули на свежий буковый паркет ржавую воду, и она разрисовала его удручающими узорами и потеками. Некогда кому-то, видимо, руку приложить.
Пока суд да дело, Рогов захватил кинотеатр. Исправили отопление, отциклевали паркет, мангалами сушили стены, подкрасили, побелили.
Крутогорские комсомольцы, скомплектовавшись в две смены, старательно, без нытья привели отсыревшее нутро здания в подобающий вид. Студийцы натирали полы, мыли окна и двери. На сцене установили дежурный свет, повесили кулисы, падуги, задник. Одели сцену как могли. Рогов перенес репетиции «Своих людей» и «Платона Кречета» в просторные апартаменты кинотеатра. Петру Андреевичу во что бы то ни стало хотелось основные работы по ремонту театра довести до конца к приезду Красновидова и его группы.
Осунулся Петр Андреевич, противная одышка мешала взбираться по лестницам. Шестьдесят пять лет никуда не уберешь. Вспыльчивым стал, раздражительным. Задавался вопросом: что с ним? Что выбивает его из равновесия? Краски-замазки? Финансы? Физическая усталость? Да нет, это все образуется, наладится. Актерская косточка его болела; не переставая, думал о спектаклях, которыми надо будет открывать новый театр. Ремонтные недоделки простятся, зритель их может и не заметить. Но обязательно заметит, если ему покажут не готовый спектакль. «Платон Кречет». Вот что не давало ему покоя. Там же его подопечные, студийцы.
И когда репетиции перешли в помещение «Сибири», он оставлял театр; согбенный и усталый, шлепал по пыли торопливыми шагами в Новый Крутогорск, незаметно пробирался в зал, где Стругацкий репетировал «Платона», и, забравшись в дальний угол партера, смотрел и ужасался тому, что Семен Стругацкий творит.
Сидел Рогов в темном зале, внутренне сжавшись от волнения, тупого страха, точно вот-вот свершится неслыханное богохульство, от которого навсегда остановится сердце еще не рожденного дитя.