— Здесь люди, Витя, все одержимые, само это слово уже стало обиходным, заражены током в тыщу вольт. И театр должен на тыщу вольт. Ты одержим, Витя?
— Я? — помялся Виктор Иванович. — Я сейчас Сальери. Моя планида — точная механика: расчет, учет, прогнозирование. Вот участок заведующего труппой. Ну и, конечно, хорошая дружина, единомыслящая, боевая.
Борисоглебский круто повернулся к нему, спросил лукаво:
— Красновидов… Ты его хорошо знаешь?
— Достаточно.
— Одержим?
— Сверх меры.
— Молод?
— Сорок.
— Чего ж это он взял да и уехал, когда здесь дел куча?
— На то была воля горкома партии.
— Буров?
— Бюро.
— Сдаюсь.
Зазвонил телефон. Федор Илларионович дотянулся до аппарата, поставил его себе на колени.
— Кто?! Кузьмич? Ну-у, ты, брат, легок на помине. Познакомился. Нет, до Рогова не дозвонился. Валдаев? Душа-а, золото. Да от меня поначалу все шарахаются. Зашел бы, обнял медведя, ты меня без ног-то еще и не видал, не сстыдно?.. Жду. Положил трубку.
— К нам Буров нагррянет. Ррайон у него фронтовой. Атака на нефть. Буррят, сверрлят, дуршлаг навертели, а сскважины дохлые. Директивы директивами, а природа, брат, по-своему все поворрачивает. Ладно, давай пока о деле. Ты мне скажи, что от меня конкретно требуется, я ведь с театром близко не соприкасался, пока освоюсь да разойдусь, меня натаскивать придется.
Виктор Иванович вынул из портфеля несколько пьес и вручил их Борисоглебскому. Тот воззрился на них своими дьявольскими глазами.
— Пока что, — спокойно сказал Валдаев, раскуривая трубку, — я попрошу вас прочитать эти пьесы и дать им оценку.
Борисоглебский подбросил пьесы на руке.
— Тут два кило, х-ха! А ты их сам-то читал?
— Имел удовольствие, — мягко ответил тот.
— И как?
— Об этом поговорим, когда вы их тоже прочтете.
Борисоглебский бросил пьесы на стол, сказал:
— Исполню.
— Затем, — продолжал Валдаев, — я познакомлю вас с проектом репертуарного плана на ближайшие два сезона. Скоро вернется Красновидов, и тогда мы этот план утвердим и отправим на визу в Управление.
Федор Илларионович запустил пятерню в волосы, потеребил их и загремел:
— Тррещи, Крутогорск! Ширре доррогу брратьям артистам!
Снизил звук, ужалил Валдаева взглядом.
— Молодец ты, брат, все у тебя по порядку. С тобой не прропаду.
В дверях стоял Буров. Федор Илларионович грузно приподнялся с постели, широко размахнул руки.
— Кузьмич, рродной мой!
И они по-братски обнялись.
— Ну-у, вложил ты мне порроху в душу, соссватал, прошу покорно. Либо пррокляну, либо богу на тебя молиться буду.
Сергей Кузьмич поздоровался с Валдаевым, кивнул на Борисоглебского:
— Экий богатырь святорусский, обхватил лапищами, аж кости хрустнули. — И к Борисоглебскому: — Поправился ты, Федор, сидючи в своей тюменской берлоге-то. Как добрался?
— Вертолетом. Ужассу подобно, думал — ррухнет на болото. Тррясется, дррожит, свисстит. Жжуть!
Буров засмеялся.
— Вертолет бригаду монтажников поднимает, а ты ее один перевесил.
— Ничего, — рокотал Борисоглебский. — Кряхтя долетели, помолясь, приземлились.
Он полез в баул, достал бутылку коньяку.
— Со свиданьицем, Кузьмич! Ссадись и ты, масстер, — обнял Валдаева, — за мою новую должность. «Завлит»! Ха! Я ее расшифровываю: «Завидуйте, литераторы».
Валдаев вежливо отклонил приглашение к столу, сославшись на неотложные дела, и удалился.
— Ччеррт с ним, — махнул рукой Борисоглебский, — сстоличники, они все такие.
— Зачем же ты так? — урезонил его Буров. — И меня в неловкое положение поставил.
— Чем? — не понял тот. — Что без церемоний-то?
— Люди не на один манер. Можно уязвить и не желаючи.
— Тю-тю-тюю! Покрровительсствуешь?
— Да. Театр теперь мое второе увлечение.
— А первое?
— Нефть и газ, естественно.
— Вот за это и выпьем! Мне твои увлечения куда как по сердцу. А Валдаев, Кузьмич, на меня отличное впечатление произвел, честью клянусь.
Вечером Борисоглебский пришагал в кинотеатр «Сибирь» на репетицию «Своих людей». Валдаев представил его Лежневу. Студийцы приветствовали завлита стоя.
В шесть часов актеры и студийцы ушли за кулисы готовиться к репетиции.
Лежнев пояснил Борисоглебскому:
— Сегодняшний прогон мы называем адовым. Первый раз вся пьеса от начала до конца, без грима и костюмов. Адов он и тем, что готовый спектакль пойдет без публики, а значит, без дыхания зала. Отсутствует важнейший компонент: для кого? Без зрителя играть, да еще первый раз, — ад.