- А кто виноват? - агрессивно спросил Мещеряков, которому в последних словах Иллариона почудилась замаскированная обида. - Ты вроде пассажира, который повздорил с проводником, демонстративно сошел с поезда, а потом стоит на перроне и удивляется, почему поезд пошел дальше без него. И нечего хихикать! - прикрикнул он, потому что Забродов, вообразив себе описанный полковником персонаж, действительно зашелся своим характерным беззвучным хохотом. - Все принципиальность твоя дурацкая.
- Позволь, - снова делаясь серьезный, перебил его Забродов. Принципиальность дурацкой не бывает. Дурацкими бывают принципы, а я свои принципы дурацкими не считаю. Ферштейн зи?
- Же компри, - морщась, как от зубной боли, ответил Мещеряков. Переговорить Забродова во все времена было делом немыслимым.
- Кофе хочешь? - после длинной паузы спросил Илларион.
- Хочу, - буркнул Мещеряков.
- Тогда айда на кухню. Я тебе все приготовлю, а ты будешь следить, чтобы не убежало.
- А ты?
- А я пойду побреюсь. Раз моя служба у Хаттаба все равно отменяется. Вот идиот, - вставая, проворчал Мещеряков. - Ради такого дела я готов все приготовить сам. Или я, по-твоему, неспособен налить в турку воды и засыпать туда кофе?
- Способен, - наполняя водой медную джезву, согласился Илларион. - Ты способен, а я нет.
- На что это ты неспособен? - подозрительно спросил полковник.
- Пить приготовленную тобой бурду я неспособен, - честно признался Забродов. - Тебе ведь утренний кофе госпожа полковница варит, а на службе ты к генералу Федотову на кофеек бегаешь, так что извини-подвинься. Кофе дело тонкое, наподобие чайной церемонии. Это тебе не внешняя разведка, тут с умом надо...
Продолжая нести чепуху, он как бы между делом измельчил в ручной кофемолке пригоршню зерен, засыпал кофе в турку и поставил ее на медленный огонь.
После этого Забродов взял полковника за рукав, подвел к плите и хлопнул по плечу.
- Пост номер один, - сказал он. - Бди, полковник. А я пойду соскребать с себя шерсть.
Он со скрипом поскреб ногтями заросшую челюсть и скорчил зверскую мину.
- Изыди, сатана, - сказал ему Мещеряков, и Илларион послушно скрылся в ванной.
Оставшись один, Мещеряков бросил взгляд на джезву, закурил и отвернулся к окну. За окном опять пошел дождь, частые капли громко барабанили по жестяному карнизу.
Наверху, под свесом крыши, гулко ворковали прячущиеся от дождя голуби, в распахнутую форточку тянуло влажной прохладой. Мысли полковника сами собой свернули в привычное русло повседневных дел и забот. Его ждала работа, но оставалось еще кое-что, что были просто необходимо обсудить с Забродовым. Кроме тоге, Мещерякову здесь было покойно и уютно, как нигде. Даже дома, где его покой и отдых бдительно охраняла горячо любимая жена, всегда находились какие-то неотложные дела и требующие безотлагательного вмешательства проблемы наподобие засорившейся раковины в ванной или подтекающего смывного бачка. Мещеряков был далек от того, чтобы роптать на судьбу, но здесь, в похожей на помесь музея, библиотеки и - совсем чуть-чуть - офицерского общежития квартире Иллариона, было единственное место, где он мог со спокойней душой забыть обо всем.
Из ванной доносился плеск текущей в раковину веды и немелодичное, но очень громкое пение Иллариона - Забродов снова дурачился, поднимая настроение полковнику, а заодно, пожалуй, и себе. Мещеряков, не оборачиваясь, покачал головой. "Мальчишка, - подумал он. - Голова седая, а пацан пацаном. Принципы у него...
Если не видеть его в деле, запросто можно решить, что разговариваешь с сущим недоумком, который окончательно свихнулся на почве чересчур усердного чтения. Никакой гибкости в простейших, казалось бы, житейских ситуациях. Никакой, черт бы ее побрал, дипломатии... Другое дело - Забродов на задании. Быстрый, хитрый, умелый, беспощадный, ситуацию видит на сто ходов вперед".
Позади него послышалось громкое шипение, по кухне поплыл дурманящий аромат кофе. Полковник резко обернулся и одним движением выключил конфорку, но было поздно - кофе уже убежал. Мещеряков схватил лежащую на раковине тряпку и принялся тороплив" вытирать плиту, обжигая пальцы о горячие прутья решетки и шипя от боли. "Вот дьявольщина, - думал он, орудуя тряпкой со сноровкой бывалого дневального. - Интересно, почему рядом с Забродовым я все время чувствую себя недотепой? Стоял в десяти сантиметрах от плиты и не уследил, потому что пялился в окошко, как второгодник на уроке ботаники. Сейчас придет Забродов и скажет, что из-за таких, как я, Чапаев погиб..."
- Ты знаешь, полковник, из-за чего погиб легендарный комдив Василий Иванович Чапаев? - послышалось у него за спиной.
- Знаю, знаю, - проворчал Мещеряков, брезгливо бросая в раковину грязную тряпку и споласкивая под краном испачканные кофейной гущей пальцы. - Не бухти, там еще осталось немного. Можешь мне не наливать.
- Правда? - Забродов наклонил голову и искоса посмотрел на полковника, высоко задрав брови. - А что, над этим стоит поразмыслить.
Благоухая дорогим одеколоном и сверкая гладко выбритыми щеками и подбородком, он вошел в кухню, отодвинул Мещерякова от плиты, налил ему кофе и мигом организовал вторую порцию.
- Что-то ты сегодня грустный, - сказал он, одним глазом поглядывая на Мещерякова, а другим на джезву. - Задумчивый какой-то. Чересчур задумчивый, я бы сказал.
- Следи за своим кофе, а то окосеешь ненароком, - буркнул полковник. Станешь тут задумчивым, когда кругом такое творится... Кстати, тебе привет от Сорокина.
- Мне очень нравится это "кстати", - заметил Илларион. - Ну, и как наш полковник?
- Тоже задумчивый, - криво ухмыльнувшись, сообщил Мещеряков. - На его орлах очередной "глухарь" повис. Какие-то отморозки замочили нового русского прямо у подъезда.
- Заказуха?
- Да какое там! Все карманы вывернуты, даже сигареты и зажигалку забрали, не говоря уже о деньгах и ружье. Часы сняли, представляешь?
- Представляю, - с пренебрежительной гримасой сказал Илларион и выключил конфорку. - Обыкновенная шпана.
- Вряд ли, - с удовольствием нюхая свою чашку, сказал Мещеряков. - У шпаны этот тип ходил в авторитетах.
- Гастролеры, - сказал Забродов.
- Может быть, и гастролеры, - согласился Мещеряков. - Но что характерно, Илларион, так это то, что потерпевшего буквально забили насмерть, причем не так, как это делает шпана, а точными ударами - двумя или тремя.
- Так двумя, тремя или несколькими? - спросил Илларион, начиная понимать, к чему этот разговор.
- Возможно, и одним, - ответил полковник. - У него проломлен череп результат удара головой о край бордюра, - перебита гортань и сломана шея. Каждая из этих травм, сам понимаешь, могла послужить причиной смерти.
- Тогда бил не наш, - равнодушно сказал Илларион. - Наши в драке не звереют - по крайней мере, когда приходится иметь дело с заплывшим жиром денежным мешком.
- А ты откуда знаешь, что он заплыл жиром? - вкрадчиво поинтересовался Мещеряков. Илларион не принял шутливого тона.
- Насчет жира - это я так, к слову, - сказал он. - Но если бы этот-потерпевший сопротивлялся, повреждений на нем было бы больше. Значит, это был наглый и самоуверенный кусок дерьма, давно забывший, что это такое - получать по морде и давать сдачи. Или же он струсил и молча ждал, пока его прикончат голыми руками. Ни то, ни другое не делает ему чести. Но убил его не наш. Можешь так и передать Сорокину, если это он тебя послал.
Мещеряков отхлебнул кофе, зажмурился от удовольствия и покачал головой.
- Специалист, - похвалил он. - А Сорокин меня никуда не посылал. Я ему то же самое сказал и почти теми же словами. А тебя спросил.., ну, чтобы сравнить наши мнения. Сопоставить, так сказать.
- Ну хорошо, - усаживаясь напротив него и закуривая, сказал Илларион. Чашка с кофе курилась горячим ароматным паром у его левого локтя, дым от сигареты тонкой струйкой убегал в открытую форточку. - Ну сопоставил ты. Кстати, я рад, что наши мнения совпали. Растешь, полковник. Но ведь ты же не за этим пришел, правда?