Словом, отговорюсь, не впервой. Другое дело, против меня начали действовать активно, что само по себе наводит на малоприятные размышления. Слишком многим я ухитрился встать поперек дороги, а учитывая «неопытность в политике», по определению Рейнхарда Гейдриха, еще и сам (вполне сознательно) провоцирую влиятельных персон — Роберт Лей теперь со мной вовсе не разговаривает и публично называет «хамом».
Лею досталось поделом, ничуть не сожалею о своем демонстративном зубоскальстве. Началось с того, что в рамках программы по экономии денег, строительных материалов и разумному распределению рабочей силы я выбил у Гитлера распоряжение о замораживании всех излишних строительных работ на территории Рейха — всех без исключения. Оберзальцберг, реконструкция Берлина, комплекс Партийных съездов!
Фюрер повздыхал, однако моим увещеваниям внял. Хорошо, прекращаем. Временно, конечно. Обязательно выделить средства на консервацию строек, чтобы ни единая плитка не обвалилась.
Что тут началось! Я оказался погребен под горой петиций, просьб и беззастенчивых требований гауляйтеров и крайсляйтеров, многие приезжали лично и уговаривали: «Этот объект необходимо завершить, в виде исключения!»
Взятки совали, — не деньгами, конечно, до такой похабщины даже Фриц Заукель не опустился, — но клятвенно обещали «участочек земли под частное строительство», «помощь в снабжении» или «хорошие подарки».
Я оставался тверд как кремень: нет, и точка. Приказ фюрера!
Окончательно меня вывела из себя пространная ламентация Роберта Лея — у него, вообразите, в образцово-показательной усадьбе не достроен столь же образцово-показательный свинарник! Лей учинил полное подобие битвы при Ватерлоо, лишь бы отстоять этот стратегически необходимый объект, подключил к боевым действиям Бормана, собрал подписи под петицией в своем гау и наушничал в рейхсканцелярии, обвиняя меня в неслыханном, небывалом вероломстве. В финале принялся «нарезать круги» (по ее же собственному определению) вокруг Евы Браун, надеясь на поддержку перед фюрером, но и там получил стойкий отпор — отношения с Евой у Лея были натянутые.
Когда этот бедлам мне окончательно наскучил, пришлось отказать в письменной форме, причем я сугубо из вредности постарался, чтобы депеша распространилась в соответствующих кругах. Официальный заголовок гласил: «Руководителю Имперской организации НСДАП и Руководителю Трудового фронта. Относительно Вашего свинарника!..»
Шуточки про «свинарник Лея» преследовали рейхсляйтера неделями, сам Гитлер во всеуслышание несколько раз так называл Трудовой фронт («Как успехи у него в свинарнике, господа?»), а я нажил еще одного нешуточного врага.
Стоит ли говорить, что значительная часть усилий пропала даром: несколько дней спустя Мартин Борман получил у фюрера распоряжение прямо противоположного содержания и возобновил стройку в Оберзальцберге. Я, в свою очередь, настоял на очередном приказе Гитлера о консервации этого объекта, но Борман его игнорировал.
Руки опускаются, иных слов и не подберешь. Добиться хоть какого-то контроля над расходованием дефицитных материалов, находящихся в ведении партфункционеров, было невозможно. Никак. Если моим сотрудникам и удавалось вскрыть злоупотребления, любые приказы оставлялись без внимания — «старые борцы» меня ни во что не ставили, твердо зная, что заручатся сочувствием фюрера.
Оставалось сосредоточиться на прямых обязанностях. Хоть в этой области удалось переломить курс к стагнации, наметившийся осенью 1941 года, и вывести военную индустрию на подъем…
В ставке я появлялся обычно раз в две недели, оставался дня на три-четыре, иногда отправлялся в поездки по округе — если получится, завтра или послезавтра навещу Киев с одной определенной целью: надо встретиться с обергруппенфюрером Гейдрихом, как раз прибывающим в Ровно с визитом к рейхскомиссару Эриху Коху, а затем направляющимся по делам в бывшую столицу Украины.
Что за срочность — непонятно, но Гейдрих в приватном послании настаивал, и я не мог отказать ему в просьбе. Протектор Богемии очень мне помогает по линии РСХА, — от промышленного шпионажа до тихого улаживания вечных конфликтов с партийными бонзами.
Добытые его агентурой сведения о новых английских системах противорадарной борьбы «Moonshine» переданы нашим ученым без промедления и согласований, будь они сто раз наисекретнейшими — эта пакость отражала и усиливала сигнал наших станций ПВО «Фрейя», отчего несколько самолетов, оснащенных «Moonshine», создавали видимость приближения сотни бомбардировщиков и вынуждали поднимать в воздух множество истребителей, тогда как настоящая атака производилась совершенно в другом районе.