Приготовленную Элизабет закуску — ветчину с грушами — смели в два счета. Все проголодались, и никто ничего не говорил, кроме разве что: «Очень вкусно!» Оливье помог Элизабет собрать маленькие тарелки, а Франсис разлил вино. Хохмы ради бокал Арианы он наполнил только на треть.
— Ох, нарываешься ты, — нахмурилась Ариана.
Франсис засмеялся и долил ее бокал до самого края, миллиметр в миллиметр — так, что еще капля, и пролилось бы.
— Твою мать! — сказала Ариана.
— Брось, не заводись, я же пошутил, — успокоил ее Франсис. — Хочешь, дай сюда этот бокал, я сам его выпью. А ты бери мой.
Он уже протянул было ей бокал, но Ариана решительно взялась за свой.
— Не трожь! — рявкнула она. — Придурок хренов!
Франсис подался назад и пожал плечами. Ариана подняла бокал — и осушила его залпом.
— О-о! Вау! — хором вырвалось у нас с Франсисом.
Оливье — он как раз нес из кухни лососину — застал только самый конец сцены. Он посмотрел на свою подружку и спросил, какая муха ее укусила. Ариана хотела было ответить, но на нее напала икота.
— Ариана расслабляется, — объявил Франсис.
Ариана икнула еще несколько раз, сделала глубокий вдох и сказала:
— Да, милый, сегодня я расслаблюсь. Пусть Франсис посмотрит, а то он думает, я дура набитая и веселиться не умею.
— А! Понятно! — кивнул Оливье. — На здоровье, милая, расслабляйся, если тебе хочется. Есть повод — Рождество как-никак.
— Рождество, Рождество! — нараспев подхватил Франсис. Элизабет села последней, поставив на стол дольки лимона на тарелочке и блюдо с картофелем. Она пригубила вино и хотела разложить горячее по тарелкам, но тут встал Франсис и вызвался сделать это за нее.
— Нет, детка, — сказал он, — ты и так весь день для нас стряпала. Посиди, я сам.
— Спасибо, — кивнула Элизабет и протянула ему нож и лопатку.
Пока мы ели, Ариана то и дело подливала себе вина, а через раз вспоминала и про наши бокалы. В какой-то момент Оливье вдруг чуть не подавился куском лососины. Откашлявшись, он воскликнул:
— Черт! Знаете что мы забыли?
Все неуверенно переглянулись.
— Мы же забыли тост!
— Еще не все потеряно, — встряла Ариана.
Мы подняли бокалы и закричали наперебой: «Чин-чин! С Рождеством!» Я посмотрел на Элизабет и улыбнулся ей, но она меня не видела. Мне показалось, что мыслями она где-то далеко. Все уже поднесли бокалы к губам, но тут Франсис спросил, за что пьем.
— За Рождество, балда! — выпалила Ариана.
Франсис смерил ее презрительным взглядом и заявил:
— Отродясь у нас такого не было! «Чин-чин! С Рождеством» — и все? Fuck! Прикиньте, через два дня я буду сидеть в дорогущем ресторане с предком, и, когда мы с ним будем чокаться, он скажет один к одному то же самое, вот это гребаное «Чин-чин! С Рождеством!» Ну ладно, мой папаша, с ним все ясно, а сейчас-то, когда мы все собрались, неужели нам нечего больше друг другу сказать?
По напряженному лицу Франсиса пробегали тени от пламени свечей. Всем стало как-то неловко и некуда девать глаза. Когда Франсис начинает вот так говорить о своем отце, нам становится его ужасно жаль, хотя никто толком не знает почему. Первой заговорила Ариана:
— Извини, Франсис.
Она встала, пошатнувшись, и выпалила:
— За нашу традицию, за то, чтобы мы так собирались еще много-много лет. За нас, за то, что мы все — друзья уже… не помню точно сколько, но очень давно!
Франсис внес уточнение:
— Десять лет. Мы подружились в третьем классе лицея, в лодочном походе, я точно помню.
Мы подняли бокалы и подхватили тост: «Чин-чин! За нашу дружбу и нашу рождественскую традицию!»